Кольцо царя Соломона

Это общее правило — насколько медленно птицы-имитаторы обучаются чему-нибудь новому, настолько же цепко их память удерживает вещи, которые они однажды усвоили. Каждый, кто пытался вдолбить новое слово в сознание скворца или попугая, знает, как много терпения необходимо вложить в это предприятие и сколь неутомимо вы должны вновь и вновь повторять урок. И тем не менее в исключительных случаях птица может научиться воспроизводить слово, которое она слышала редко или даже всего один раз. Это может случиться, по-видимому, только если ваш питомец находится в состоянии крайнего возбуждения. Мне самому известно всего два подобных примера. Мой брат в течение нескольких лет содержал удивительно ручного и весёлого синеголового амазонского попугая по кличке Папаголло, обладавшего исключительным талантом к имитации человеческой речи. Когда хозяин со своим любимцем жил у нас в Альтенберге, попугай летал на свободе вокруг дома наравне с другими моими птицами. Говорящий попугай, перелетающий с дерева на дерево и при этом выкрикивающий человеческие слова, производит несравненно более комическое впечатление, нежели столь же способная птица, сидящая в комнатной клетке. Когда Папаголло летал по нашему участку с громким криком: «Где Док?» — при этом он порой действительно разыскивал своего хозяина, — зрелище было поистине неотразимое.

Ещё более забавными и столь же замечательными с научной точки зрения были другие поступки этой птицы. Папаголло не боялся ничего и никого, за исключением трубочиста. Птицы вообще склонны опасаться всего, что находится выше их; это связано с врождённым страхом перед пернатыми хищниками, Пикирующими на свою жертву сверху. Поэтому каждый предмет, появляющийся на фоне неба, для них в известной степени олицетворяет собой «хищную птицу». Когда чёрный человек, зловещий уже одним своим тёмным одеянием, появился на каминной трубе, вырисовываясь во весь рост на фоне голубого неба, Папаголло впал в панику и с громкими воплями улетел так далеко, что мы стали опасаться, найдёт ли он обратную дорогу. Месяц спустя, когда трубочист снова появился у нас, попугай сидел на флюгере и ссорился с галками за право на это место. Внезапно он на моих глазах совершенно преобразился — прижав оперение, стал длинным и тонким и с тревогой начал вглядываться в деревенскую улицу. Затем он взлетел и помчался прочь, вновь и вновь издавая хриплый пронзительный крик: «Трубочист идёт, трубочист идёт…» В следующее мгновение открылась калитка, и чёрный человек вошёл во двор. К сожалению, мне не удалось установить, часто ли Папаголло видел трубочиста прежде и сколько раз он слышал возбуждённый крик нашей кухарки, возвещавшей о появлении ремесленника (несомненно, птица воспроизводила голос и интонации этой женщины). Можно лишь определённо сказать, что попугай мог слышать эти возгласы самое большее три раза — всего лишь три реплики с интервалами в несколько месяцев!

Другой известный мне случай произошёл с вороной, которая научилась произносить человеческие слова после того, как слышала их только однажды или же всего несколько раз. И опять в птичьей памяти отпечаталась целая фраза. Ворону звали Гансл, и она могла соперничать в искусстве разговора с самыми одарёнными попугаями. Птицу вырастил железнодорожник из соседней деревни. Гансл летал на полной свободе и со временем превратился в здоровую, пропорционально сложенную птицу, весь вид которой мог служить прекрасной рекламой воспитательных способностей её приёмного отца. Вопреки распространённому мнению ворону совсем не легко вырастить дома, и при том неправильном уходе, который эти птицы обыкновенно получают, они становятся малорослыми полуинвалидами — именно такими их наиболее часто приходится видеть в неволе.

Как-то раз деревенские мальчишки принесли мне вымазанную в грязи ворону с коротко обрезанными перьями хвоста и крыльев. В этом жалком создании я с трудом смог узнать прекрасного Гансла. Я купил птицу, как покупал всех несчастных животных, приносимых мне деревенскими ребятишками, — отчасти из жалости, отчасти потому, что среди этих сбившихся с пути созданий попадались такие, которые представляли для меня истинный интерес. Именно это произошло и теперь! Я позвонил хозяину вороны, который сказал, что Гансл исчез несколько дней назад. Железнодорожник просил меня продержать его питомца до следующей линьки. В соответствии с его просьбой я посадил ворону в фазаний садок и предоставил ей концентрированное питание, чтобы в ходе надвигающейся линьки у неё могли бы отрастя новые, хорошие перья. В то время пока птица находилась на положении пленника, я обнаружил у неё удивительную способность к болтовне — много чего мне пришлось от неё наслушаться. Понятно, что Гансл набрался как раз таких вещей, которых можно ожидать от ручной вороны, сидящей в ветвях над деревенской улицей и слушающей разговоры её обитателей.

Вскоре я имел удовольствие увидеть Гансла в его новом полном наряде. Как только способность к полёту возвратилась к птице, я предоставил ей свободу. Ворона тотчас же вернулась к своему первому хозяину, но время от времени продолжала навещать меня в качестве желанного гостя. Как-то Гансл пропадал несколько недель, а когда он появился вновь, я обратил внимание на сломанный и неправильно сросшийся палец одной из его лап. Сейчас мы и подошли к главному в истории Гансла, нашей серой вороны. Вскоре стало точно известно, каким образом он получил это небольшое увечье. Кто же сообщил нам об этом? Хотите верьте, хотите нет, но рассказал обо всём сам Гансл! Когда птица неожиданно появилась после своего долгого отсутствия, ей была известна новая фраза. С произношением истого уличного сорванца ворона прокричала на нижнеавстрийском диалекте реплику, которая в переводе на простонародное ланкаширское наречье должна звучать примерно так: «Попалась в чёртову ловушку!». Не могло быть двух мнений о происхождении этого высказывания. Точно также, как и в истории с попугаем Папаголло, ворона запомнила фразу, которую она не могла слышать многократно; эти слова врезались в память Гансла именно потому, что он услышал их в состоянии крайне обострённого восприятия, сразу после того, как попался в ловушку. Каким образом вороне снова удалось освободиться — об этом она, к сожалению, не рассказала нам.

В подобных случаях сентиментальный любитель животных, наделяющий их человеческим интеллектом, может сколько угодно клясться в том, что птица понимает произносимые ею слова. Конечно, этот взгляд абсолютно неверен. Даже умнейшая из всех «говорящих» птиц, которая, как мы вполне могли убедиться, способна согласовывать свои высказывания с конкретной частной ситуацией, тем не менее, не может практически применять свой дар, сознательно используя его для достижения простейших целей. Профессор Кёлер, который может похвастаться огромнейшими успехами в искусстве дрессировки животных (он, например, сумел научить голубя считать до шести), пытался заставить своего талантливого серого попугая по кличке Гриф произносить слово «пища», когда последний был голоден, и «вода», когда тот испытывал жажду. Эта попытка не имела успеха, не смогли добиться этого и другие исследователи. Подобная неудача уже сама по себе примечательна. Поскольку, как мы уже видели, птицы могут согласовывать произносимые ими звуки с конкретной ситуацией, следовало бы ожидать, что их высказывания будут в первую очередь ассоциироваться с определённой целью. Однако мы с удивлением обнаруживаем, что птицы не способны поступать подобным образом. Это тем более странно, что животное, как правило, приобретает новые формы поведения именно для того, чтобы использовать их в определённых целях. Наиболее курьёзными оказываются те новоприобретённые действия, цель которых — определённым образом воздействовать на человека-хозяина.

Самая нелепая из известных мне привычек такого рода возникла у южноамериканского попугая тирика [50], принадлежавшего профессору Карлу фон Фришу. Этот учёный выпускал своего питомца полетать на свободе только после того, как попугай на глазах у хозяина опорожнял свой кишечник. Таким образом, в последующие десять минут прекрасная мебель учёного была в полной безопасности. Попугай быстро уяснил себе связь между этими двумя фактами. Отныне, если он испытывал страстное желание выбраться из своей тюрьмы, то изо всех сил старался выдавить из себя крошечные порции испражнений и как раз в те моменты, когда профессор фон Фриш проходил мимо клетки. Даже в том случае, если кишечник птицы был совершенно пуст, она все же отчаянно старалась опорожнить его, рискуя повредить свой организм этим неистовым напряжением. Видя такую картину, нельзя было не выпустить бедное создание на свободу!