День рассеяния

О, тупоголовое язычество! По их мысли, достаточно размазать по лбу каплю грязной воды, упавшей с гнилого кропила, чтобы отмыть вековые грехи дружбы с лешими и водяными, поклонения кострам, дым от которых выедал светлые очи спасителя и его апостолов. Века грешили, века и очищаться, молясь па крест, который держит Орден. Сама мысль избавиться от соседства с богоугодным Орденом есть страшное кощунство. Ибо каждый добрый христианин всю свою жизнь гордится и завещает гордиться своим детям, если бывал на святых, мечом отвоеванных у пруссов орденских землях. Известно, от кого отбивается христианин, сотворяя крест, и понятно, кому крест ненавистен. Разве не Ягайла перед тем, как ступить за порог, трижды поворачивается на одной ноге подобно бесу, или же не он вместо молитвы сплевывает через плечо на созданную богом землю? И услышится ли господу молитва, которую полуверок пробормочет на языке схизматиков, потому что ни одному христианскому языку не обучен? Как лопотал по-русски, когда садился на польский трон, так и по сей день лопочет, запомнив, может быть, только польские названия каши, мяса, пирогов, чтобы без промедлений на перевод набивать ненасытную утробу. А что доброго он мог впитать с молоком своей матушки-недоверки, тверской княгини? А что, тем более, впитал Витовт, когда припадал к груди язычницы Бируты, единственно умевшей кидать по-лепья в костер, у которого грелся их лохматый Знич *. И вот

¹ Знич — славянский языческий бог погребального огня, бог смерти.

такие-то ничтожные твари посажены дьяволом в королевские кресла, двигают людьми, пытаются мешать исполнению всевышних предначертаний.

Орден с чистой совестью может сказать господу богу: господи, все мыслимое и немыслимое, все доступное человеческим силам сделал Орден, чтобы образумить безумцев, призвать их к исполнению твоих великих заповедей смирения, кротости и любви. Но выше сил заставить злобного волка вдыхать сладостные запахи цветов: накрывшись овечьей шкурой, он тем легче режет ягнят, рвет на куски безвинных агнцев. Многие десятилетия, нет, века, века, терпел Орден чудовищные обиды, воистину с ангельской кротостью подставлял левую щеку, когда его с размаху били по правой, сносил на своих землях это паскудство, хотя сразу, как только император Людвик Баварский, исполняя божье повеление, подарил Ордену Литву и Русь, мог сжечь все змеиные гнезда. Грязные свиньи. Радовались бы и целовали ноги братьям Ордена, что им дозволено жить в орденских пределах. Разве не их любимый Миндовг, благодаря апостольским стараниям Ордена, был окрещен в Новогрудке и увенчан королевской короной, которую не пожалел прислать папа Иннокентий? И разве не Миндовг своей королевской властью подарил Ордену Жмудь, а потом и все свое королевство? Любому суду — небесному и земному — может предъявить Орден эти дарственные грамоты, и любой суд скажет: да, Литва, Жмудь, Черная Русь, Подлясье уже полтора вена законные земли Ордена, его полная собственность. А разве не Андрей Горбатый вручил покровительству Ордена Белую Русь, разве не был оплачен этот договор драгоценной немецкой кровью? Или кто-то другой, а не озверевший ныне Ягайла, передал Ордену Жмудь, ту ее часть, что лежит между морем и Дубиссой? Или выцвели чернила на раценжском договоре, по которому оба язычника — Витовт и Ягайла — признали, что Жмудь — вечное владение Ордена? Так сколько же можно противиться божественному предопределению, шутить над сокровенными замыслами создателя, насмехаться над вернейшими исполнителями воли незабвенного Иисуса Христа.

О, чудовища! Будь у них силы, они и с нами сделали бы то, что сделал презренный Филипп с Орденом тамплиеров. Свершался ли более тяжкий грех: обвинить в ереси, в колдовстве, в разврате, в отрицании Христа самый заслуженный Орден, снискавший славу в грознейших битвах за гроб господень в святой земле! Сжечь магистра, казнить богобоязненных

братьев, разграбить накопленное мученическим трудом достояние. Вот, век назад свершилось это зло, бог допустил его, чтобы мы не забывали о происках дьявола, науськивающего всякую дрянь на лучших учеников Иисуса. Но что удалось королю Филиппу, который за сожжение благочинных тамплиеров обречен корчиться на вертеле над негаснущим свирепым костром, не удастся больше никому. Мы не тамплиеры, мы не стерпим! Тевтонский орден будет стоять века, до последнего часа жизни всего сущего на земле, до второго пришествия, до Судного дня, когда братья его первыми вступят в рай. Бог среди всех народов счел лучшими немцев. Именно немцы отмечены яркими знаками его расположения, им поручено нести свет христианской веры! Разве не германцы разрушили языческий Рим? Разве не они, погубив языческих богов, создали священную римскую империю немецкой нации? Разве не они без сожаления об огромных жертвах, а наоборот, с радостью жертвуя кровь и жизни, двигались на восток, обращая в цветущие поля лесные дебри, где по примеру медведей сидели под корягами ободриты и лютичи? *

Поморье вам дай, думал великий магистр. А что вы делали на Поморье, когда бог по своей милости разрешил вам временно им владеть? Собирали в мешки янтарь, отнимали мед у бедных пчел, орехи у белок, грибы у ежей? Ни городов, ни дорог, ни церквей, ни торговли. Спасайте, сказал Ордену господь, спасайте этих людей от лености, а эти земли от прозябания, в котором их могут продержать тысячу лет. По господней же воле на чешский престол пришли князья Люксембургские. Немцы вдохнули жизнь в города Силезии; благодаря немцам расцвел Краков; вся Малопольша преобразилась, когда в селах и городках зазвучала деловая речь немецкого колониста; узнали божью благодать Ливония и эсты; все морское побережье украсилось прекрасными городами, которые воздвиг неутомимый немецкий дух; сотни тысяч язычников позабыли свои каркающие, противные богу языки, усвоив тот, на котором говорит с Орденом пречистая дева Мария. А два исчадья гнилых болот, привыкшие к разбою и грабежам, мечтают привести сюда толпы язычников и недоверков, на-смоктаться христианской крови, обгадить бесценные чудодейственные святыни. Кто из людей, верящих в Иисуса Христа, усомнится, что их следует попросту убить. И как можно скорее. Они не страшат Орден, они противны Ордену. Орден рыцарей черного креста никого не боится, силу его умножают реликвии апостольской церкви: оправленное в золото настольное распятие из креста, на котором принял муки Спаситель; и заключенная в драгоценную раку частица мощей святого Либория; и кусочки одежд Богоматери, в которых она рыдала над телом замученного язычниками своего сына; и веточки моисеевой неопалимой купины; и молочный зуб Марии Магдалины, взятой на небеса, к подножию божьего престола; и частица мощей святой Екатерины, которую преподнес Ордену император Карл IV.

Не страх диктует убить предавшихся дьяволу братьев, вовсе не страх, лишь завещанная Спасителем забота о христианской крови, бережное отношение к каждой христианской душе. Ибо много лелеемых ангелами жизней будет спасено, если не дойдет до большой битвы, если обе волчьи стаи лишатся своих вожаков. Бог, предоставляя Ордену столь благоприятный случай, не простит промедления, жалости, смиренного ожидания. Орден не может грешить перед господом и не согрешит. Когда обе стаи жили раздельно, Орден мог не слушать их злобный лай, прикармливая или наказывая каждую в отдельности по своему усмотрению или натравливая одну на другую, чтобы обе затем подолгу зализывали кровоточащие раны. Но если на бедного путника налетают два бешеных пса, ему тяжело. Орден уже понес горькие потери, отказавшись ради этой войны с язычниками от морского могущества, от дорогостоящих побед над Ганзейским союзом. Выгоды внезапной гибели в Кеж-марке двух царствующих врагов Ордена, гибели, без сомнения, приятной небу, столь очевидны, что в случае удачи будет необходимо возвести новый храм во славу святых патронов немецкого рыцарства.

Зазвенели шпоры — в залу входил опоясанный мечом, в тяжелом дорожном плаще великий комтур Куно фон Лихтенштейн. «Прошу простить, брат Ульрик, если запоздал,— улыбнулся комтур,— но я только сошел с коня».— «Нет, брат Куно,— ответил Юнгинген,— хоть ты и был в пути, ты пришел раньше прочих». Но и прочие — великий маршал Фридрих фон Валленрод и казначей Томаш фон Мерхейм, оба в рясах, прямо из часовни — уже переступали порог.