День сияет — румяный и белый.
Посмеявшись над маленьким горем,
Мать сказала: — Еще раз так сделай,
Побольней непослушного вспорем. —
У меня на щеках еще слезы,
На коленях стоять еще надо,
Но не страшно мне гневной угрозы,
И душа моя солнышку рада.
И на розги гляжу я без страха:
Обломавшись, они замолчали,
И на мне уже снова рубаха,
И рыданья мои отзвучали.
<12 апреля 1891>
Шутить порой мы начинаем,
Когда кому-то не смешно.
Шутливый смысл тогда влагаем
В слова, известные давно.
Утратив прежние значенья,
Слова причудливо звучат.
Ору я в грозный час сеченья,
Ну, значит, я — аристократ.
Как будто бы на самом деле
Значенья разные смешав,
Наделав ссадин-граф на теле,
Мать вспоминает телеграф.
Недавно рассердил я маму,
Потом я на полу лежал
И с громким криком телеграмму
Довольно долго принимал.
Мать назвала меня обломом:
— Вишь, обломала веник весь. —
Сестра дразнила насекомым,
Значений составляя смесь.
И грозный смысл был приурочен
К простым словам, — сказала мать:
— Простеган славно и прострочен,
Как одеяло на кровать.
12 мая 1891
Каждый месяц подвожу я
Счет на всю казну мою.
Если все сошлось, — ликуя,
Счет я маме подаю.
Хоть в Казенную Палату
Подавай, так точен счет.
Но за каждую растрату,
Хоть в копейку, мать сечет.
— Знаешь сам, что есть прорехи,
Надо то и то купить,
Получай же на орехи,
И умней старайся быть.
Помни: каждая копейка
Целый рубль побережет. —
Сотрясается скамейка,
На которой мать сечет.
Не соскочишь, коль привязан,
Никуда не убежишь.
После, розгами наказан,
На коленях постоишь.
Ах, не пряник и <не> бублик
За растраты мать дает, —
За копеечку, за рублик
Больно розгами сечет.
9 июля 1891
Вальс, кадриль, мазурка, полька,
Это — танцы для балов.
Танцевал бы их, да только
Им учиться бестолков.
А гопак, трепак, присядка —
Деревенский это пляс.
Недоступная ухватка,
Горожане, в них для вас.
Я иную пляску знаю.
Может быть, нехороша,
Но частенько исполняю
Этой пляски антраша.
Для нее костюм не сложен,
Научиться просто ей:
Догола раздет, разложен,
Под мелодию ветвей
Да под собственное пенье
Этой арии простой,
Что из оперы «Сеченье»
И с припевами «ай! ой!»
Высоко взметают пятки
И танцуют трепака
Прытче вальса и присядки,
Даже прытче гопака.
Не однажды на неделе
Проплясавши так, поймешь,
Что в здоровом только теле
И здоровый дух найдешь.
Это — тело укрепляет,
Изгоняет всяк порок,
И грехи уничтожает,
И притом в короткий срок.
<5 октября 1891>
КАК ЕСТЬ ДОМАШНЯЯ СКОТИНА…
Как есть домашняя скотина,
Так есть домашние слова.
Семейной жизни вся картина
Бывает в них совсем ясна.
Пересказать сперва придется
Те прозвища да имена,
Которым слушатель смеется,
Хоть шутка вовсе не смешна.
Слова особые мы ищем,
И смысл их нам давно знаком.
Хожу порой я босичищем,
Хожу порою босиком,
И босоты моей ступени
Приметой разнятся одной:
Я босичищ, открыв колени;
Закрыв колени, я босой.
Я называюсь необулом,
Когда босой хожу с утра.
Обутый вышел, так разулом,
Вернувшись, зваться мне пора.
В штанах коротких — щеголяю,
А вовсе без штанов — франчу.
То имя «щеголь» получаю.
То имя «франта» получу.
Когда все тело на свободе
И, как Адам, я обнажен,
Так, значит, я по первой моде,
Или по-райски, наряжен.
И для телесных наказаний,
Смотря по степени вины,
Немало прозвищ и названий
Для различения даны.
О их значении не спорят,
В них каждый разочтен удар.
Секут, стегают, хлещут, порют,
Дерут, — сильнейшая из кар.
Мы различаем розги, лозы,
И лозаны, и розгачи,
И розгачищи, — с ними грозы
На теле слишком горячи.
Заря — еще немного боли,
А зарево — уже больней,
А до пожара допороли
Или додрали, — что страшней!
И требует сноровка наша,
Чтоб слово било прямо в цель:
Лапша, березовая каша,
А послабее — вермишель.
Обязан я сивеем быть голым
Всегда, когда меня секут.
За это прозвищем веселым —
Голик — тогда меня зовут.
Мать говорит, начав расправу:
Задам же баню я сынку!
Лежи, пройдуся-ка на славу
Я голиком по голику! —
Когда я на полу разложен,
Домашний требует язык,
Который в кличках осторожен,
Чтоб я был «драный половик».
Я называюсь «душегрейка»,
Коль на коленях мать сечет,
А если подо мной скамейка,
То коврик я иль переплет.
Когда от боли я ногами
Мечусь и вьюся, словно вьюн,
И называюсь именами —
Иль голопляс, или плясун.
Пощечины зовутся плюшки,
А если горячи — блинки,
И называются ватрушки
По телу голому шлепки.
Я на коленях, так для шуток
Домашних стал я полотер.
Так много разных прибауток
Пришлось узнать, — язык остер.
Но босотой или сеченьем
Домашних слов не исчерпать.
Хочу другим стихотвореньем
Словца другие передать.
13 июля 1892