Россия и Запад
Россия и Запад читать книгу онлайн
Сборник, посвященный 70-летию одного из виднейших отечественных литературоведов Константина Марковича Азадовского, включает работы сорока авторов из разных стран. Исследователь известен прежде всего трудами о взаимоотношениях русской культуры с другими культурами (в первую очередь германской), и многие статьи в этом сборнике также посвящены сходной проблематике. Вместе с тем сюда вошли и архивные публикации, и теоретические работы, и статьи об общественной деятельности ученого. Завершается книга библиографией трудов К. М. Азадовского.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Писатель и журналист Б. П. Никонов (отмечая, что «самый театр был далеко не полон»; что «и в публике и артистической среде не чувствовалось праздничного подъема. Да и откуда ему взяться в наше беспокойное время?») приветствовал возобновление «Дела»:
Пьеса эта, хотя она и монотонна в своем развитии и лишена острого сценического действия и растянута, и в конце излишне мелодраматизирована, а местами чуть-чуть шаржирована, все-таки она произведение большого таланта и острого ума и наболевшего сердца.
Считая, что «в общем, спектакль безусловно достойный внимания и похвалы», Б. П. Никонов не может принять «обычный тон исполнения — сильно вялый и блеклый. Артисты паузят — это уже обратилось в какую-то привычку на нашей образцовой сцене». Сцены у Муромских велись артистами «в вялых и нудных тонах. Зато сцены чиновнические удались» [982].
С этим была согласна и критик Б. И. Витвицкая, полагавшая, что в спектакле характерно сыграны все чиновники и слабее передана «сентиментальная линия» [983].
Б. П. Никонов советует «нынче же дать всю трилогию Сухово-Кобылина, в ее прямой последовательности, т. е. поставить одну за другой все три пьесы: „Свадьбу Кречинского“, „Дело“ и „Смерть Тарелкина“» [984].
24 сентября раздался голос неустанного глашатая великого русского писателя, того самого глашатая, давно пророчествовавшего:
Я высказывался уже печатно и теперь снова повторяю с полным убеждением: сатиры Сухово-Кобылина еще не поставлены на свое место: это пьесы будущего [985].
По мнению П. П. Гнедича — критика, драматурга, прозаика, автора трехтомной «Истории искусств с древнейших времен», «Смерть Тарелкина» — «это гротеск, и его надо играть гротеском» [986]. Критик «очень рад, что Александринский театр приступил наконец к постановке „Смерти Тарелкина“. Давно пора! Это чудный гротеск, и давно должен был быть включен в основной репертуар образцовой сцены. <…> Я бы желал долгой жизни этой „Смерти“» [987].
Накануне премьеры «Смерти Тарелкина» — бунт в Александринском театре. Ошалевший от ультрарадикальной демагогии артист Н. Н. Ходотов мечет громы и молнии против попавших под его горячую руку Сухово-Кобылина и Островского:
Кому нужна сейчас оплеванная жизнь и проделки жалкого дореформенного чиновничества в лице Тарелкина, в самой неудачной из неудачных пьес в трилогии Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина»? [988]
А за четыре дня до премьеры театральный критик журнала «Артист и Зритель», напомнив, в какой ужас пришел министр внутренних дел П. А. Валуев, когда прочитал «Смерть Тарелкина», предугадывает:
…Кто знает, может в эти дни величайших неожиданностей и нелепостей отголоски прошлого сольются с современностью в стройный аккорд и обеспечат пьесе успех!.. [989]
За два дня до легендарно-мифического залпа «Авроры» в Александринском театре впервые играют «Смерть Тарелкина». А рецензии на спектакль выходят уже 25 октября под аккомпанемент пальбы на петербургских улицах. События на сцене и за сценой как бы аукаются и перекликаются, создавая едва ли предусмотренный режиссером эффект взаимовлияния пьесы — предтечи театра абсурда — и уличных безумств.
По свидетельству Б. А. Горина-Горяйнова, игравшего Тарелкина,
спектакль неожиданно оказался необычайно злободневным. В пьесе Сухово-Кобылина дана жестокая, беспощадная сатира на быт далекого дореформенного прошлого. Но созвучность моменту была достигнута интерпретацией пьесы, характером ее постановки, в которой показанный в пьесе частный случай вырастал до обобщения. Полуфантастические гофмановские фигуры, скользящие в призрачном освещении сцены, чем-то напоминали деятелей текущего момента.
Зритель чувствовал это с первого момента. Беспокойный, жуткий, гнетущий кошмар, царивший на подмостках сцены, казался продолжением кошмара и сумбура, угнетавшего жизнь всех и каждого. Терялось ощущение сценической игры и чудовищно-искривленный гротеск воспринимался как частица жуткой действительности. Все казалось примерещившимся в каком-то горячечно-бредовом чаду. «Смерть Тарелкина» имела ошеломляющий успех [990].
Если Ефим Зозуля, автор первого отклика на постановку, мечтавший «смотреть пьесы светлые», «видеть не карикатуры, а людей», не принял ни пьесы, ни спектакля («В самом деле, какие люди, какие голоса, какие лица, слова, поступки! Правда, это комедия, „комическая шутка“, но сколько яду, сколько желчи в этой комической „шутке“!» [991]), то большинство критиков на этот раз были восхищены мейерхольдовским спектаклем.
В. Я. Гликман (псевдоним В. Ирецкий):
Шутку Сухово-Кобылина поставили как гротеск, и это не лишено самого изобретательного остроумия: фантастически-ужасную русскую действительность николаевской эпохи, с квартальными, хожалами, мушкетерами и пытками в участках только в сущности и можно теперь изображать гротеском. Так эта буффонада, сочетающаяся с сатирой, на фоне причудливо прыгающих теней и наивного суемудрия приближает нас к тому миру, откуда увлекательно легкими призраками вышли Гоцци, Бекфорд и Гофман, а у нас Гоголь с его «Невским проспектом» и «Носом»… В таком гротескном толковании «Смерти Тарелкина» самое опасное было не заслонить автора и не затенить его лица. Режиссер благополучно обошел эту опасность, и спектакль получился содержательно-интересный [992].
Критик К. С. Гогель (псевдоним К. Острожский):
[Горин-Горяйнов] создал на этот раз превосходный по силе, экспрессии и жуткой трагической правде образ. Может быть, это был не столько Сухово-Кобылин, сколько Достоевский, и не столько Тарелкин, сколько амальгама из Мити Карамазова и Петра Верховенского, но это было ярко, художественно закончено, глубоко пережито и выношено <…> Он вычеканил такого Тарелкина, который не скоро изгладится из памяти тех, кто его видел <…> А в общем, удивительно, на редкость удачный и интересный спектакль, на котором тем радостнее было сидеть, что за последнее время «автономная» Александринка не баловала нас художественными представлениями [993].
В статье В. Н. Соловьева, давнего сторонника Мейерхольда, было впервые сказано о трактовке режиссером пьес Сухово-Кобылина:
Веселые тона театрального анекдота из «Свадьбы Кречинского» сменяются в «Деле» тягостным настроением и обостренной мелодраматичностью основных сценических положений. В «Смерти Тарелкина» видимая реальность уступает место кажущейся, комические персонажи пьесы, возникшие у Сухово-Кобылина не без влияния рассказов Гофмана и романов Жана Поля, принимают очертания кошмарных образов русской фантастики. В постановке обеих пьес и в декорациях художника Альмедингена была сознательно проведена мысль о последовательном нарастании элементов сценического гротеска [994].
Критик А. Р. Кугель, напрочь отвергая и сатиру Сухово-Кобылина, и спектакль Мейерхольда как несозвучные переживаемому моменту, советует театру переключиться на новых грабителей и убийц, нынче орудующих на улицах столицы: «Нет, что же теперь воевать с произволами надзирателей доброго старого времени! Для сатиры нужно поискать какой-нибудь поближе закоулок». Надобно перенестись «в иные, более близкие к нам чертоги, где орудуют „орлы“ Кречинские и их фактотумы Расплюевы. И что прежние в сравнении с новейшими!» [995]
