Сказания и повести о Куликовской битве

Итак, совершенно очевидно, что краткая летописная повесть — не первоначальный рассказ о Куликовской битве: автор этой повести, составитель свода 1408 г., обращался к уже имевшимся в его время другим повествованиям о сражении на Дону. И, по-видимому, в числе этих повествований была «Задонщина».

В краткой летописной повести, в ее средней части, можно отметить текстуальные сближения с «Задонщиной», на которые впервые обратила внимание М. А. Салмина. Одно из них — слова о стоянии «на костях». В краткой летописной повести эта этикетная формула, обозначающая победу над врагом на поле битвы, находится в таком контексте: «Князь же великий Дмитрей Иванович съ прочими князи русскыми и съ воеводами, и с бояры, и с велможами, и со остаточными плъки русскыми, ставъ на костех, благодари бога и похвали похвалами дружину свою…» (с. 15). В «Задонщине» по списку Ундольского читаем: «И стал великий князь Дмитрей Ивановичь сь своим братом с князем Владиме-ром Андреевичем и со остальными своими воеводами на костѣхъ на поле Куликове на речьке Напрядѣ» (с. 540). В других списках «Задонщины» эта фраза более кратка. В И-1: «Сталъ князь великый с своим братомъ княземъ Владимеромъ Ондрѣевпчемъ и с своими воеводами на костехъ» (с. 545). В С: «Ставши на костехъ поганих татар» (с. 555). На основании чтений разных списков «Задонщины» с уверенностью можно сказать лишь, что в первоначальном тексте произведения безусловно читалась сама формула «встали на костях». Но формула эта — общее место очень многих древнерусских повествований о битвах. Мы ее найдем под разными годами в разных летописях: «Новгородци же стояша на костех 5 дней» (Новгородская I летопись. 1268 г.); «Великий же князь Дмитрей со всеми князи стоя три дня на костех» (Московский летописный свод конца XV в., 1268 г.); «И сташа псковичи на костех» (Псковская I летопись, 1343 г.); «И побеже князь Свитригайло с побоища к По-лотску, а князь Жидимонт ста на костех» (Псковская I летопись, 1433 г.) и т. д. Таким образом, совпадение этой формулы в краткой летописной повести с «Задонщиной» ни о чем не говорит: сама по себе она не может свидетельствовать о текстуальной связи разных памятников. Однако в краткой летописной повести этикетная формула «встать на костях» объединена с другим традиционным образом рассказов о воинских битвах — словами о захваченной добыче. И вот именно эти слова в краткой летописшй повести совпадают с соответствующим местом «Задонщины».

М. А. Салмина обратила внимание на стилистическую близость краткой летописной повести к другим статьям Троицкой летописи. В близких по расположению к повести «О великом побоищи…» рассказах Троицкой летописи несколько раз встречается этикетная формула о захваченной добыче. В повести о побоище на реке Пьяне (1377 г.): «Татарове же, одо-левше христианом, и сташа на костех, полон весь и грабежъ ту оставиша»; ¹⁹⁹ в повести о битве на Воже (1378 г.): «Князь же великий Дмитрей возвратися отътуду на Москву съ победою воликою и рати роспусти съ многою корыстию»; ²⁰⁰ под 1385 г., в рассказе о набеге Олега Рязанского на Коломну: «.. и лепшкх мужей поймав, поведе съ собою, и злата, и сребра, и товара всякого наимався, отиде и возвратися въ свою землю

съ многою корыстию». ²⁰¹ Таким образом, само обращение к формуле «встать на костях» и к словам о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве соответствует характеру той части Троицкой летописи, где находится эта повесть. Но формула о захваченной добыче в краткой летописной повести заметно отличается по характеру и стилю от всех вышеприведенных примеров: «И мнози вой его (Дмитрия Донского, — JI. Д.) возрадовашася, яко обрѣтающе користъ мноѣу: погна бо с собою многа стада кони, и велъблюды, и волы, им же нтьсть числа, и досптъх, и порты, и товаръ» (с. 15). И вот как раз в дополнительных, избыточных элементах, которые отличают этикетный оборот о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве от остальных сходных по ситуации рассказав Троицкой летописи, формулировка эта сближается с соответствующим местом «Задонщины». В «Задонщине» по списку У мы читаем: «Уже бо руские сынове разграбиша татарские узорочья, и досптьхи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие. Уже жены руские восплескаша татарским златом» (с. 540). Близко к этому чтение и других списков «Задонщины». Повторение слова «уже» в приведенной фразе не случайно. Дело в том, что эта фраза в «Задонщине» входит в часть текста, повествующего о сетовании татар, потерпевших поражение: «Уже нам, брате, в земли своей не бывать и дѣтей своих не видать, а в Русь ратию нам не хаживать, а выхода нам у руских людей не прашивать. Уже бо востона земля Татарская, бѣдами и тугою покрыша бо сердца их, хотение князем и похвала Руской земли ходити. Уже бо веселие наше пониче» (сп. У, с. 539–540). В «Задонщине» весь этот отрывок восходит к основному источнику памятника — к «Слову о полку Игореве». Он восходит к той части «Слова», которая завершает рассказ о поражении войск Игоря Святославича Новгород-Северского. Но если в «Слове»ѣ «восплакали» русские жены, Игорь утопил «жиръ» «во днѣ Каялы» и потерял русское «злато», а на берегу синего моря воспели «готския красныя дѣвы… звоня русскымъ златомъ», то в «Задонщине» наоборот: «востона земля Татарская», «руские сынове разграбиша татарские узорочья» (перечисление этих узорочий частично совпадает в «Задонщине» и краткой летописной повести) и «уже жены руские восплескаша татарским златом» (сп. У, с. 540, близкое к этому чтение и в остальных списках).

Поэтому, если воспринимать краткую летописную повесть о Куликовской битве в окружающем ее контексте Троицкой летописи, у нас есть достаточно веские основания считать, что автор Троицкой летописи, составляя повесть о Куликовской битве, расширил, украсил этикетную формулу захвата добычи, воспользовавшись для этого текстом «Задонщины». В контексте Троицкой летописи, да и самой краткой летописной повести, часть текста, объединяющая формулу «встать на костях» и перечень захваченной добычи, стилистически и по самому характеру своему воспринимается как вставка. В контексте же «Задонщины» рассмотренный от-

рывок тесно связан и с окружающим его текстом, и со стилем всего памятника вообще, и, наконец, со «Словом о полку Игореве».

Высказанным мною выше положениям, казалось бы, противоречит такое обстоятельство. М. А. Салмина отметила не только рассмотренные два случая («стояние на костях» и перечисление захваченной добычи), когда, по ее мнению, «Задонщина» зависит от текста летописной повести (в этих случаях, краткая и пространная летописные повести совпадают, т. е. пространная здесь повторяет краткую), но выделила еще два чтения в «Задонщине», восходящие, как она считает, к летописной повести, которые встречаются уже только в пространной летописной повести. Каковы же эти тексты и можно ли согласиться с М. А. Салминой, что они свидетельствуют о текстуальной зависимости одного произведения («Задонщины») от другого (пространной летописной повести)?

Первый из сопоставляемых отрывков читается в «Задонщине» так: «Тй бо («поганые татаровя бусормановя», — JI. Д.) на рекѣ на Каялѣ одолѣша родъ Афѣтов. И оттоля Руская земля сѣдитъ невесела, а от Ка-латьския рати до Мамаева побошца тугою и печалию покрышася, плачю-щися, чады своя поминаюты: князи и бояря и удалые люди, иже оста-виша все домы своя и богатество, жены и дѣти и скот, честь и славу мира сего получивши, главы своя положиша за землю за Рускую и за вѣру християньскую. Собѣ бы чаем пороженых и воскормленых» (сп. У, с. 535, со значительными разночтениями есть это место и в сп. Ж, в остальных списках «Задонщины» такого текста нет). С этим отрывком «Задонщины» М. А. Салмина сопоставляет такой отрывок пространной летописной повести: «Слышавше въ градѣ на Москв-ѣ, и въ Переяславли, и на Костромѣ, и въ Володимзре, и въ всѣх градах великаго князя и всѣх князей руских, что пошол за Оку князь великий, и бысть въ градѣ Москвѣ туга велика и по всѣм граду его приделом плачь горекъ и глас и ридание, и слышано бысть снречь высокыих Рахиль же есть рыдание крепко: плачющися чад своихъ и великим рыданиемь, въздыханиемь, не хотя утѣшитися, зане пошлп с великимъ княземь за всю землю Рускую на остраа копьа. Да кто уже не плачется женъ онѣх рыданиа и гор-каго их плача, зряще убо их? Каяждо к Соб’ѣ глаголаше: „Увы мнѣ, убогаа наша чада! Уне бы намъ было, аще бы ся есте не родили…“» (с. 18–19).