Повседневная жизнь депутатов Государственной думы. 1993—2003

«Теперь точно примут» ^[430], — удовлетворенно сказала тетя Люба. «Кинул их Путин», — разочарованно ответила ее коллега.

20 июня 2003 года.

Депутаты вяло и привычно переругивались, обсуждая повестку дня. Рогозин требовал разобраться с правами русских в Туркмении, Федулов возмущался, почему его насильно отправляют в отпуск, Надеждин ^[431] предлагал комиссии по этике разобраться с Жириновским, заявившим, что «нужно было объединяться с фашистами и завоевывать весь мир», Жириновский призывал снять с повестки дня законопроект о лотереях.

Пожаров этой, как и любой другой думской разминкой, не интересовался вовсе. В Думу он заглянул просто, чтобы еще раз посмотреть на депутатов.

Вчера Иван посетил выставку «Первые лица» в Государственном геологическом музее, где были выставлены эскизы к будущей картине «Заседание Государственного совета» ^[432] и частично размеченный огромный — 4 метра на 9 метров — холст.

Эти ребята — некто Климов и Богдалов — явно поймали фишку. В наше время, когда всё превращается в шоу и всё — повод для пиара, идея сделать ремейк знаменитого репинского полотна очень богата.

Кому из сидящих, к примеру, в этом зале не хочется попасть если не в историю, то хотя бы в историческую картину. Недаром такой любовью в Думе пользуется этот псковский «примитивист» Быстров. Правда, идеи многих его картин действительно смешные. Прямо как иллюстрации к некоторым публикациям газеты «Накануне». Ну не та, конечно, где Жириновский в Кремль въезжает — хотя при таком рекрутинге серостей в политику и до этого скоро дойдет, — а про Дьяченко, Березовского, Ельцина.

А у этих-то ребят и вовсе замысел серьезный: не абы как политиков представят, а как видных государственных мужей — в золотых эполетах, лентах да аксельбантах. Как, к примеру, будет Селезнев смотреться в мундире царского сенатора?

Возможно, и получше, чем в сером костюмчике. А вот Немцова лучше в белые штаны обрядить ^[433].

Правда, вчера художники жаловались, что рисуют только по фото и телекартинкам. Вживую никто не позирует.

Ничего, пока просто не знают. Как узнают, побегут.

Хотя уже ясно, что картина эта будет так же похожа на оригинал, как нынешние думцы на членов царского Госсовета. Стоит только послушать, что они говорят: «В зале трудно найти депутата, который не испытал бы все прелести нашей избирательной системы. Необходима продолжительная работа, для того чтобы наша законодательная база отвечала всем принципам демократии…» ^[434]

Какая демократия? Какие выборы? Чтобы избирать такую власть?

1901 год без выборов и демократии выглядит куда симпатичнее. Во всяком случае, на картине Ильи Ефимовича.

Хотя, может быть, и у этой ловкой парочки на холсте все будет смотреться отлично?

Взглянем в ноябре ^[435]. И Пожаров отправился в газету писать сокрушительную рецензию на репинский ремейк.

7 ноября 2003 года.

Огоньков с колонной ветеранов медленно двигался к памятнику Карлу Марксу, традиционному месту проведения митинга. Настроение было приподнятое, можно даже сказать, боевое. Как всегда в дни таких праздников, когда доводится быть не просто среди единомышленников, а чувствовать, так сказать, их товарищеское плечо.

Правильно у Маяковского сказано: «Партия — это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго…» Миллионов, правда, уже нет. Но все равно, когда идешь вот так как сейчас — с красным бантом на пальто, с красной гвоздикой в руках и под красными флагами, — чувствуешь, будто время повернулось вспять и всё как прежде…

«Смотри, смотри!» — Огонькова дернула за рукав Анна Тимофеевна, пожилая уже женщина, за семьдесят, но очень активная, ни одного митинга не пропускает. «Да смотри же!» — ликуя, кричала она. Колонна остановилась. Огоньков поднял глаза наверх и увидел… Над зданием Государственной думы, мимо которого они как раз сейчас проходили, развевался красный флаг! Родной советский флаг с золотыми серпом и молотом! Все закричали «ура-ааа, ура-ааа!» и захлопали. А Анна Тимофеевна, прижав правую руку к груди, запела «Марсельезу». Ни Огоньков, ни остальные, в отличие от бывшей учительницы французского языка, красивых иностранных слов не знали, а потому запели советский гимн со старыми, разумеется, словами.

Колонна двинулась дальше, а Никита Петрович пел «Союз нерушимый» и чувствовал себя совершенно счастливым.

17 ноября 2003 года.

Огоньков с возмущением читал проект парламентского запроса к генпрокурору, подготовленный членом фракции «Единство — Единая Россия» Олегом Уткиным и первым зампредом фракции «Отечество — Единая Россия» ^[436] Константином Косачевым. Депутаты обращались к Устинову с требованием разобраться в действиях Ашота Бениаминова, помощника депутата Госдумы Владимира Никитина. Бениаминов, водрузивший 7 ноября над зданием Госдумы красный флаг и снявший государственный российский, по мнению единороссов, надругался над госсимволом и нарушил статью 329-ю Уголовного кодекса.

В подготовленной бумаге Никиту Петровича больше всего возмутило не стукачество кремлевских ^[437] — что от них ждать, они и своих-то закладывают, — а вранье. Уверялось, что красный флаг развевался над Думой всего четыре минуты — с 12.15 до 12.19.

Какие четыре минуты! Сколько народу его видело! Пело и радовалось! Не меньше часа висело красное знамя.

«Но ничего, скоро выборы. Народ вам покажет! Скоро совсем флаг вернем! Снова Дума будет нашей — красной!» — И Огоньков открыл календарь, чтобы посмотреть, сколько дней осталось до победы ^[438].

Вместо послесловия

Когда в 1993 году авторы новой российской Конституции решили назвать одну из палат нового парламента «Государственной думой», они не просто прельстились красивым и ласкающим ухо сочетанием слов, а сделали вполне отчетливый политический выбор. В начале девяностых апелляция к русской истории была не модой, но инструментом, с помощью которого пытались построить новую, посткоммунистическую страну. То, что на смену Советам пришла именно Государственная дума, выглядело торжеством исторической справедливости, возвращением на торную дорогу мировой истории, с которой в 1917 году свернула Россия. И, по наивности тех лет, очень многим казалось, что достаточно только вернуть забытые или запрещенные имена, припасть к корням, как тут же жизнь станет такой же, как и во всем цивилизованном мире.

В этом смысле выбор имени для нового парламента мало чем отличался от повсеместного учреждения обществ потомков дворян и купцов, добросовестных и карикатурных попыток возрождения казачества, активного использования отмененных Октябрьской революцией букв русского алфавита.

Однако очень быстро стало ясно: простой реставрацией терминов другой эпохи преемственность обеспечить невозможно. Так же, как нельзя построить полноценное государство, основываясь на ценностях давно ушедшего в историю общества. Уже к середине девяностых годов реставрационная логика и риторика ушли на второй, если не на третий план.

Но в определенном смысле ельцинская Государственная дума все-таки стала наследницей Думы времен Николая II.

Кто являлся и является главным объектом иронии и насмешек со стороны модных юмористов? Депутат Государственной думы, хоть в 1908-м, хоть в 1998-м. О работе какого органа власти в газетах пишут самые едкие и критические репортажи? О заседаниях Государственной думы, будь то в 1909-м или в 1999 году. Кого принято ругать за чашкой чая или кружкой пива за то, что жизнь не так хороша, как хотелось бы? Думцев. Ни одному другому органу власти так не доставалось на орехи, как Государственной думе, хоть в начале, хоть в конце XX века.