Геннадий Зюганов: «Правда» о вожде

Когда я пришел “Правду” (в августе 1973-го), на двери одного из кабинетов редакции на пятом этаже еще висела табличка с фамилией Андрея Нуйкина. Он к тому времени ушел из газеты, стал вольным стрелком публицистики, но ведь когда-то и что-то привело его в главную цитадель коммунистической пропаганды… А тут, в составе группы, Нуйкин требует “Правду” и другие издания “закрыть до судебного разбирательства”. Не верю, что только по политическим мотивам. В числе предлагаемых литераторами к закрытию неугодных им газет есть и “Литературная Россия”, которую возглавлял тогда хороший русский писатель Эрнст Иванович Сафонов, мой добрый товарищ, а уж его-то к “коммунистическим элементам” никак не отнесешь. Эрик был среди нас, нигилистов, сторонником монархической идеи, инициатором воссоздания храма Христа Спасителя, словом, настоящим русским патриотом.

Довольно странно видеть в списке экстремально настроенной и категоричной “группы” академика Д.С. Лихачева: именно он фактически спас от провала на съезде народных депутатов СССР “коммунистического” президента союзной державы М.С. Горбачева. Его, должен сказать, мудрое признание, что нельзя проводить всенародные выборы президента в стране, раздираемой вооруженными конфликтами (имелся в виду прежде всего Нагорный Карабах), произвело сильное впечатление на депутатов с разными взглядами.

С Татьяной Бек я от журнала “Знамя”, под эгидой Юрия Апенченко летал в Томск, и для меня не было неожиданностью, что она, как и многие дети “вчерашней” революцией прославленных отцов, дочь певца советской индустриализации, известного писателя Александра Бека придерживается, как бы это сказать, нетрадиционных политических взглядов. Но чтобы лирическая поэтесса во имя свободы слова призывала к жестокой расправе с неугодными изданиями?! Это — запредельно.

Александр Гельман, прославившийся своими вполне “партийными” пьесами (одна из них так и называлась — “Заседание парткома”), начинал журналистом ленинградскойкомсомольской газеты “Смена” (ее редактором впоследствии работал будущий спикер Госдумы Г.Н. Селезнев). Я был тогда сотрудником отдела “Ленинградской правды” и знал, что А. Гельману непросто ужиться в тогдашней радикально-комсомольской “Смене”, что у него часто бывают конфликты с редакционным начальством. Но что он, может быть, самый “партийный” драматург дойдет до подписания подобного “обращения”, яне мог и предположить.

А чем насолили “Правда” и другие партийные и чисто литературные издания активно печатавшимся на их страницах А. Ананьеву, Д. Гранину, М. Дудину, Р. Казаковой, Г. Поженяну, Р. Рождественскому?

Лев Разгон, страдалец от сталинских репрессий 30-х и последующих годов, до своего ареста был зятем всесильного зава Орготделом (или Управлением) ЦК ВКП(б) Ивана Михайловича Москвина, полного однофамильца великого мхатовского актера, непревзойденного Епиходова в чеховской пьесе “Вишневый сад”. Цековский Москвин был большим хлебосолом, часто в его семикомнатной квартире в центре Москвы гости засиживались за небедным и небезвинным столом до 3-4-х часов утра. Потом их развозили по домам цековские машины… Лев Разгон сокрушался (его мемории печатались в журнале “Юность”), когда, разумеется по доносу верных партийно-чекистских соратников, Ивана Михайловича взяли среди ночи, семья — и сей подписант в том числе — обнаружила, что из семи домашних телефоновв квартире работал “всего” один. (Излишне напоминать, что в то время победивший пролетариат, от имени которого вершили дела в стране гостелюбивый И.М. Москвин и ему подобные, ютился в коммуналках, где, по меткому наблюдению Владимира Высоцкого, “на 28 комнаток всего одна уборная”. В такой же квартире на питерской Фонтанке жила много лет и народная артистка СССР балерина Кировского (Мариинского) театра Ирина Колпакова).

Кстати, Ивану Михайловичу Москвину-цековскому принадлежит и сомнительная честь открытия-отыскания где-то на периферии и возведения по служебной лестнице небезызвестного Николая Ивановича Ежова, маршала кровавых расправ.

Но — довольно о людях, которые видят соринку в чужом глазу, не замечая бревна в своем.

И все же картина будет неполной, если не упомянуть некоторых персонажей октябрьской трагедии 1993 года, явных подстрекателей к расправе над народом.

Именуемая, или именующая себя“правозащитницей” В. Новодворская так декларировала свою и ее единомышленников программу:“Разрушение. Безжалостное и неумолимое разрушение всего прежнего бытия, промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, быта, традиций, стереотипов, моделей поведения, душ, судеб, понятий о добре и зле… Мы должны привыкнуть к мысли о том, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума… Пойдем против народа. Мы ему ничем не обязаны… Мы здесь не на цивилизованном Западе. Мы блуждаем в хищной мгле, и очень важно научитьсястрелять первыми, убивать”.

На фоне этих “откровений” кому-то покажутся чересчур мягкими призывы Г. Явлинского “проявить максимальную жесткость и твердость в подавлении” или позиция Е. Боннер: к преступникам не должно быть снисхождения. Или признание артистки Лии Ахеджаковой: “Мне уже не хочется быть объективной…А где наша армия? Почему она нас не защищает от этой проклятой Конституции?!” Правда, все-таки поражает признание казавшегося мудрым и снисходительным Булата Окуджавы: “Для меня это (расстрел Дома Советов — А.И.) был финал детектива. Я наслаждался этим. Я теропеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним совершенно не было”.

Как видим революционные или контрреволюционные потрясения могут катастрофически исказить, исковеркать мир восприятий и психику людей, превратить их в кровожадных вампиров. Такие катаклизмы выбрасывают на поверхность океана жизни множество липкой грязи, мусора, ядовитых отбросов.

Когда нарушены правила советского этикета, это вызывает брезгливость люджей, входящих в орбиту высшего света: фи, он даже не знает, как держать вилку-ложку, как пользоваться ножом или салфеткой!… Эти, для многих чересчур важные понгятия, по большому счету, все же мелочи жизни. Тема для светских пересудов.

Когда же люди, не знающие жизни, не умеющие ценить и уважать человеческое достоинство, берутся перестраивать жизнь — это равносильно катастрофе. И не может служить оправданием, что людские наклонности, скажем так, вышеупомянутой “демократки” всего лишь повторение некоторых убежденийперсонажей эпохи революции или методов работы гестаповских мастеров заплечных дел.

На мой взгляд, самая, может быть, страшная сила, которая просыпается вместе с революцией, — это торжествующее невежество. Одерживают победу или терпят поражение генералы и солдаты, рискующие жизнью на полях сражений, а сладко-терпкие плоды жестоких военных ристалищ, достаются нередко проженным маркитанткам, вроде известной брехтовской матушки Кураж, с еескособоченным, но не знающим удержу фургоном с дешевым товаром для пушечного мяса, или гробокопателя из похоронных команд.

Ясно же, что не они, мнимые ратники из второго эшелона, вершили социальные революции, названные К. Марксомили еще кем-то из великих, локомотивами истории. Но они, именно они неизменно вылезали наружу, как черви после дождя, и упорно хватались за победные лавры.

В жизни у каждого из нас были свои поезда, на которые мы спешили. А приезжали в никуда.

Вы знаете, как приятно сознавать, что ты создаешь что-то новое отправляешь в неведомый путь поезд, который сам же и формировал? Я — знаю.