Порочные круги постсоветской России т.1

В последние десятилетия эти представления о формировании социальных (точнее, социокультурных) общностей были развиты ведущими социологами, в частности П. Бурдье. Общепринятым мнением эти представления воспринимаются с трудом. Мы привыкли «видеть» социальные общности как объективную реальность, хотя это — продукт нашего мыслительного конструирования образа реальности, а иногда и сложной теоретической работы. П. Бурдье сказал в интервью (1992 г.):

«Тот особый случай, который представляет собой проблема социальных классов, считающаяся уже решенной, очевидно, чрезвычайно важен. Конечно, если мы говорим о классе, то это в основном благодаря Марксу. И можно было бы даже сказать, если в реальности и есть что-то вроде классов, то во многом благодаря Марксу, или более точно, благодаря теоретическому эффекту, произведенному трудами Маркса» [6].

Надо уточнить, что этот актив не изобретает абстрактную сущность, а возникает на основе существующего в социальной системе материала — того контингента группы-в-себе, который и надо мобилизовать и консолидировать дополнительными связями. Классический случай: К. Маркс и его соратники смогли не только обозначить, но и создать класс пролетариата, потому что произошла промышленная революция и появилась масса людей, ставших наемными работниками на заводах и фабриках. Труды Маркса помогли этим людям узнать, что они существуют как класс, как субъект исторического процесса. Более того, во многих случаях группа-в-себе активно выбирает себе актив путем перебора кандидатов и в большой мере корректирует их доктрины. 147

В докладе мы исходим из умеренного предположения, что российское общество переживает процесс дезинтеграции — происходит разрыв связей между общностями и в то же время разрыв связей между членами каждой общности, т. е. идет разрыхление и сокращение в размерах (деградация) самих общностей. Но эти процессы не достигли того порога, за которым деградация стала бы необратимой. Более того, сопротивление такому омертвлению сильнее, чем это казалось в 1990-е годы. С другой стороны, идут и процессы интеграции общества — по-новому в новых условиях, иногда в виде «сетей взаимопомощи», нередко в болезненных формах (например, в теневой или даже криминальной экономике, в молодежных сообществах типа фанатов или гопников). Конечно, динамическое равновесие неустойчиво и может быть резко нарушено.

Для выявления общностей — как сгустков кооперативных человеческих отношений — применяются разные методы наблюдения. Исходный материал для гипотез и программ наблюдения дает статистика. Социологи ведут наблюдения за коллективами или выборками людей, даже иногда «погружаются» в изучаемую среду, на время нанимаясь рабочими и пр. Проводятся опросы (иногда массовые), чтобы дополнить объективные данные выражениями самосознания людей как принадлежащих к той или иной общности.

После этих вводных рассуждений рассмотрим процесс дезинтеграции общества, а затем и общности промышленных рабочих, идя «сверху вниз».

Самым первым объектом демонтажа стал народ (нация). Выполнение политической задачи «разборки» советского народа привело к повреждению или разрушению многих связей, соединявших граждан в народ. Эта операция велась в двух планах — как ослабление и разрушение ядра советской гражданской нации, русского народа, и как разрушение системы межэтнического общежития [7]. Альтернативной матрицы для сборки народа (нации), адекватной по силе и разнообразию связей, создано не было. Программу нациестроительства государство не выработало до сих пор, но это — особая важная тема.

Разделение народа становится привычным фактом — разведенные реформой части общества уже осознали наличие между ними барьеров и разрывов. Фундаментальный «системный» раскол прошел по экономическим, социальным и мировоззренческим основаниям — раскол на бедных и богатых. Социологи пишут (2005 г.): «Бедные и богатые в России — два социальных полюса, причем речь идет не просто о естественном для любого общества с рыночной экономикой различных уровнях дохода отдельных социальных страт, источников поступления этого дохода и его структуры, но о таком качественном расслоении общества, при котором на фоне всеобщего обеднения сформировалась когорта сверхбогатых, социальное поведение которых несовместимо с общепризнанными моральными, юридическими и другими нормами» [8].

На этот раскол накладывается сетка разделения по региональным основаниям и по типам поселений. Вот вывод большого исследования (2009 г.): «Жители мегаполисов и российская провинция видели совершенно разные “России”. В мегаполисах со знаком «плюс» оценивают ситуацию в стране 69% респондентов, в российской провинции, районных центрах, поселках городского типа и на селе — от 34 до 38%. Ситуацию катастрофической или кризисной здесь считали свыше половины всех опрошенных, в то время как в мегаполисах — лишь более четверти. Уровень разброса оценок по отдельным городам впечатляет еще больше. Москвичей, довольных жизнью, было свыше 80%, тогда как в Пскове или Рязани — 22 и 26% соответственно» [9].

Интенсивные социально обусловленные страхи говорят о том, что люди ощущают себя не защищенными мощной системой народа, что, в свою очередь, заставляет их сплачиваться в малые группы или даже родоплеменные общности (2005 г.): «Анализ проблемы страхов россиян позволяет говорить о глубокой дезинтеграции российского общества. Практически ни одна из проблем не воспринимается большей частью населения как общая, требующая сочувствия и мобилизации усилий всех» [10].

В целом состояние общества в 2008 г. исследователи его структуры характеризуют так: «Современную социальную структуру российского общества нельзя рассматривать как стабильное устойчивое явление. Появившиеся различные формы собственности привели к рождению новой социальной структуры с новыми формами социальной дифференциации. Основной характеристикой современного российского общества является его социальная поляризация, расслоение на большинство бедных и меньшинство богатых…

Формируется класс собственников, расширяются средние слои. Появился слой менеджеров, гастарбайтеров, маргиналов, бедных. Россия активно включается в процессы “глокализации”, порождая различные “гибридные практики” и “кентавризмы”… Регионализация и анклавизация в настоящее время — существенная характеристика всей социально-экономической и политической жизни страны. Поэтому важнейшая задача — изучение отдельных слоев и групп со всей системой социальных конфликтов и противоречий в различных регионах страны, резко различающихся между собой по многим экономическим и социальнокультурным показателям» [11].

В.Э. Бойков говорит о дезинтеграции общества по ценностным основаниям: «Достижение ценностного консенсуса между разными социальными слоями и группами является одной из главных задач политического управления в любой стране. Эта задача актуальна и для современного российского общества, так как в нем либерально-консервативная модель государственного управления, судя по материалам социологических исследований, нередко вступает в противоречие с традициями, ценностями и символами, свойственными российской ментальности» [12].

Институт социологии РАН с 1994 г. ведет мониторинг «социально-экономической толерантности» в России — регулярные опросы с выявлением субъективной оценки возможности достижения взаимопонимания и сотрудничества между бедными и богатыми. После ноября 1998 г. эти установки стали удивительно устойчивыми. В ноябре 1998 г. они были максимально скептическими: отрицательно оценили такую возможность 53,1% опрошенных, а положительно 19% (остальные — нейтрально). Затем от года к году (от октября 2001 г. до октября 2006 г.) доля отрицательных оценок колебалась в диапазоне от 42,1 до 46%. Оптимистическую оценку давали от 20 до 22% [13]. Угроза утраты «коммуникабельности» со временем нарастает.