Конституционные идеи Андрея Сахарова (сборник)

Однако Андрей Дмитриевич, внимательно слушая, твердо остался при своем. Видимо, он считал, что «встречное плюралистическое сближение» недостаточно выражает сложнейший процесс парадоксального преобразования, отнюдь не гладкого взаимопроникновения отдельных элементов каждой из систем в другую систему, их смешения и слияния «в долгосрочной перспективе». Сахаров был убежден, что, начавшись пусть с самого скромного сотрудничества («сближения»), в конце концов когда-нибудь на Земле возникнет — при всем локальном разнообразии — одна наиболее эффективная и безопасная «система»… и ее трудно будет счесть «капиталистической» или «социалистической». Слово «конвергенция» многозначно определяло весь этот процесс, долгий и неотложный, включающий сиюминутные малые политические шаги — и всечеловеческое будущее. «Конвергенция», для А. Д. Сахарова, вмещает альфу и омегу, микро- и макроуровни «выживания».

Что до терминов «социалистическая» и т. п., то А. Д. мало интересовался их теоретическим значением. Сахаров был, мне придется подчеркивать это еще и еще раз, реалистом и прагматиком. Что ни говори, две совершенно разные общественные системы и военно-политические блоки впрямь существуют. И очевидно, их глубокое различие еще долго будет накладывать отпечаток на мировое сообщество, тая в себе гибельную угрозу. Поэтому почему бы не воспользоваться общепринятыми этикетками? Ведь все знают, к чему они относятся.

Надо добавить, что сахаровская «конвергенция» противостоит также хрущевско-брежневскому «соревнованию двух систем», пусть даже «мирному». Двух, стало быть, тождественных себе и непроницаемых друг для друга, неизменных и борющихся «лагерей» (правда, благоразумно «сотрудничающих», но по правилам все той же экономической, идеологической, пропагандистской, разве вот только не военной борьбы). Конституция А. Д. Сахарова радикально отказывается и, более того, запрещает это привычное, тупое противостояние «капиталистической системе» как угрожающее человечеству… и нашему, нашему собственному выживанию!

А пока эта конституционная и нравственная норма не укоренилась, пока обе «системы» опасаются друг друга и держат наготове ядерное оружие — Сахаров считает обязательным впервые в мировой практике ввести в Конституцию не только принцип «оборонительной достаточности» (ст. 12), но и пространную ст. 13, где речь идет о принципах и правилах, сводящих к минимуму угрозу применения ядерного оружия.

Итак, ст. 2, 3, 4, заключительные две фразы ст. 5, а также ст. 12, 13 и заключительная фраза ст. 14 с полнейшей определенностью основывают Конституцию Советского Союза на его принадлежности к мирному мировому человеческому сообществу. Это первая, исходная идея проекта.

Из сахаровского глобализма, из принципа всечеловечности с необходимостью вытекает вторая исходная идея Конституции. Точнее же — идея двуедина. «Человечество», «всечеловеческое» в качестве вездесущей и всегдашней реальности, непосредственной правды и жизненного, практического, повседневного наличия, нуждающегося в правовой защите, — это индивид, каждый «вот этот» человек. Таковы два лика единого приоритета. В сахаровской (но, конечно, не им созданной… а лишь всецело воспринятой умом и сердцем) новоевропейской иерархии ценностей — сначала и выше всего права отдельного человека. А уж из них вытекают все остальные права — национальные (как не отчуждаемые от индивида), социально-групповые, вообще коллективные, вплоть до «интересов общества в целом» (как принадлежащие индивиду, а следовательно — и разнохарактерным объединениям индивидов). Любое коллективное право есть, с одной стороны, одно из прав индивида как члена этого коллектива; с другой стороны, коллективное право ограничивает права отдельного человека таковыми же правами другого члена этой группы; наконец, согласовывает права индивидов, принадлежащих к разным группам. Все группы (народности, социальные слои, религии и т. п.) равны, ибо все принадлежащие к ним индивиды рождаются равными. И всякая национальная, групповая принадлежность есть часть индивида, одна из природных или свободно выбранных им характеристик, потребностей, целей.

Правам человека в Конституции Сахарова полностью посвящены ст. 5—11, 41, косвенно также ст. 2, 14, 37—40, 42. Причем Андрей Дмитриевич скрупулезно перечисляет и личные свободы, выкованные в западном мире; и социально-экономические права индивида, на которые обычно делался акцент в нашей стране; и права, связанные с распоряжением своей рабочей силой («физическими и интеллектуальными трудовыми способностями»); наконец, права частной собственности и наследования. Существенно упоминание «Всеобщей Декларации прав человека ООН» и «Пактов о правах человека», а также других международных соглашений, подписанных СССР, как «имеющих на территории Союза прямое действие и приоритет перед законами Союза и республик» (ст. 5).

Третья сквозная идея проекта А. Д. Сахарова состоит в конституционном обеспечении многопартийной парламентской демократии.

Эта идея нигде не сформулирована в лоб. Но: прежде всего, есть ст. 7: «В основе политической, культурной и идеологической жизни общества лежат принципы плюрализма и терпимости». Оговорены «свобода слова и информационного обмена», а также «свобода ассоциаций, митингов и демонстраций» (ст. 6). Запрещается в какой бы то ни было форме деятельность тайной политической полиции (ст. 14). Исключается подмена государственной власти («всей полнотой», которой обладает законно и демократически избранное правительство), вмешательство в отправление этой «высшей власти в стране» «руководящими органами какой-либо партии» (ст. 28). Иными словами, конституционно запрещены властные постановления или распоряжения в отношении страны со стороны Политбюро, ЦК КПСС, партийного съезда этой или любой другой партии. Провозглашена надпартийность функций Президента. Наконец, всеобщие и прямые выборы в обе палаты Съезда и таковые же выборы Президента на альтернативной основе (ст. 29, 35), а также вся система прерогатив и баланса законодательной, исполнительной и судебной властей — все это (ст. 28—36) соответствует, несомненно, принципам последовательной демократии: с сильным парламентом и сильным президентом. Не считая нужным изобретать велосипед, Сахаров охотно принимал во внимание мировой, особенно североамериканский, опыт.

Но Андрей Дмитриевич вместе с тем отнюдь не переоценивал ученого значения прецедентов, превосходно понимая, насколько наши современные условия отличны от всего, что было и есть в государствах мира. Эта уникальность СССР требует при создании Конституции — и особенно в деле национально-государственного переустройства! — знания отечественных реалий, политического воображения, раскованной и выверенной интеллектуальной изобретательности («просто умных людей», как говаривал Сахаров).

Прежде чем перейти к этой наиболее пространной (ст. 15—26, отчасти и ст. 27, 29, 31, 33, 38, 40, 43), а также и наиболее необычной, сложной и, очевидно, наиболее спорной части конституционной программы А. Д. Сахарова, коснусь эпизода, показывающего, насколько личным было отношение А. Д. к сочиняемому проекту. В единственном, насколько я мог заметить, случае непосредственного текстуального заимствования — из американской «Декларации независимости» 1776 года — Андрей Дмитриевич не подозревал об этом. Слова эти врезались в память, и он использовал их невольно. Это та самая знаменитая фраза: «Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью…» А в проекте Сахарова: «Все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье». Андрей Дмитриевич сказал, что, как возразил ему один из читателей проекта, выражение «право на счастье» лишено юридического смысла. Поскольку каждый человек понимает «счастье» по-своему. Действительно, вне религиозно-риторического контекста великой американской Декларации, основывавшей все права на «законах природы и ее Творца», «с твердой верой в покровительство Божественного Провидения», — в совершенно ином стиле сахаровского проекта те же слова насчет «права на счастье» странно выделялись… в отличие от Декларации, где они совершенно сливались с общим стилистическим потоком. Я тоже в тот момент не подумал о перекличке; в ином историко-культурном контексте настоящей переклички не получалось в такой мере, что и слова были тоже словно бы иными.