Война и мир Дмитрия Медведева. Сборник

Также в ныне общепринятых терминах основоположника международного права Гуго Гроция российское вмешательство вполне укладывалось в определение справедливой войны как войны, начатой в ответ на агрессию: «В случае нападения на людей открытой силой при невозможности избегнуть иначе опасности для жизни дозволена война, влекущая даже убийство нападающего». (Гроций Г. «О праве войны и мира». Цит. по: В. И. Боев, М. А. Кочубей, А. П. Новиков. «Война и уголовный закон», Москва, 2009).

Как мы знаем, большинство жителей Абхазии и Южной Осетии – российские граждане.

Подобные соображения можно было бы рассматривать как голую теоретизацию и морализирование, если бы не была раскрыта их связь с ходом и результатом разбираемого военного конфликта. В данном случае связь вполне очевидна: асимметрия намерений породила столь значительную асимметрию моральной оценки, что это не могло не сказаться на боевом духе и в конечном итоге – на результатах этой войны.

Без учета роли морального фактора блестящая победа русского оружия выглядит как чудо, «ошибка природы». Действительно, по своему оснащению части Северокавказского военного округа, принявшие участие в операции, существенно уступали грузинской армии. У россиян практически не было средств ведения войны в ночных условиях, целый класс боевой техники – беспилотные летающие аппараты – полностью отсутствовал, бронетехника уступала по качеству прицелов, а связь между подразделениями была организована на допотопном уровне. Активность российской фронтовой авиации была затруднена действиями ПВО Грузии, а также отсутствием четкой линии фронта и технической отсталостью российских систем целеуказания.

По части оперативного планирования и командования дело обстояло получше, однако и в этой части грузинская сторона россиянам не уступала. Известно, что военную операцию разрабатывали специалисты, прошедшие подготовку в западных военных академиях, либо, по другим сведениям, в разработке операции приняли прямое участие западные и израильские военные советники. Таким образом, в состоятельности военного командования Грузии нет причин сомневаться. Наоборот: действия ряда подразделений Российской армии свидетельствуют о слабостях командования. Так, из-за просчетов разведки и охранения одна из российских колонн по дороге к Цхинвалу попала в засаду и понесла чувствительные потери. Развертывание прорвавшихся российских подразделений в осажденном Цхинвале было замедлено из-за плохой ориентации на местности и слабой координации с местными подразделениями РЮО.

Не было также никакого преимущества российской стороны и в численности непосредственно участвовавшей в боевых действиях группировки. Таким образом, ни сравнительные численные, ни качественные параметры «жесткой силы» не раскрывают причин той блестящей победы, которая без сомнения была одержана Россией и ее союзниками в этой войне.

Как нам представляется, ответ следует искать в сфере духа. Если цели русского солдата, пришедшего на землю Южной Осетии и Абхазии, как и цели военнослужащих двух независимых республик, были совершенно ясными и оправданными с точки зрения господствующей системы ценностей, то цели грузин, пришедших на осетинскую землю, были откровенно преступными. И грузинский солдат в большинстве своем это прекрасно понимал. Отсюда и трусость грузинских захватчиков, многие из которых стремились сбежать или сдаться в плен при виде первых серьезных потерь. Явная антигуманность грузинской операции отнюдь не придавала грузинскому солдату достаточной мотивации, чтобы рисковать своей жизнью.

Однако особенно остро явная несправедливость войны со стороны Грузии сказалась на действиях грузинского руководства. В отличие от нередко плохо образованных грузинских солдат, оно должно было с самого начала понимать преступность своих действий с точки зрения морали и абсурдность – даже с точки зрения голого прагматизма. Таким образом, Михаил Саакашвили имел вескую причину грызть свой галстук…

Но дело не только в галстуке: нервозность Саакашвили, его приказ о поспешном отступлении, сводивший всю операцию к нулю и ставящий Грузию под угрозу рассечения пополам, был просто следующим симптомом прогредиентно ухудшающегося иррационализма грузинского президента. В этом смысле параллель Гитлер – Саакашвили отнюдь не только «пропагандистский штамп», она – не случайна. Оба политика замахнулись на действия, не укладывающиеся ни в понятия разумности, ни в понятия справедливости. Проблема оба раза была «в головах». Поэтому отнюдь не удивительно, что в обоих случаях впоследствии мы наблюдали, как вмешательство их в кампанию, в принятие чисто военных решений только приближало военную катастрофу.

Будь Саакашвили более рациональным, он мог бы, используя превосходство грузинской армии над российской в средствах разведки, обнаружения и ведения огня, а также в средствах ведения боевых действий ночью, завязать упорные бои, отступая шаг за шагом на свою территорию, на которой, будь это отступление хорошо организовано, россиян ожидали бы укрепленные точки сопротивления, вылазки и точечные контрудары. Если бы война с точки зрения грузин стала хоть немного более оправданной, действия их вооруженных формирований стали бы гораздо более упорными, особенно если бы линия соприкосновения проходила по исконно грузинской территории и война затянулась.

Таким образом, в случае рационального ведения войны армия Саакашвили путем затягивания времени могла бы спасти свое лицо, а Грузия – сохранить шансы на то, чтобы вернуться к диалогу о формах сосуществования с абхазами и осетинами. Однако можно ли было ожидать рационального ведения боевых действий от главнокомандующего, доказавшего свою невменяемость? Очевидно, нет. Поэтому случилось именно то, что случилось: достаточно было всего одной серьезной операции в тылу грузинской армии (имеется в виду прорыв российских десантников в районе грузинского села Вариани 11 августа с последующим продвижением к Гори), чтобы весь пыл Саакашвили улетучился и он отдал приказ к поспешному отступлению всей своей армии по направлению к столице.

В конце концов рациональным у Саакашвили оказалось только одно желание: спасти свою собственную власть. 30-тысячный корпус наемников вокруг Тбилиси не спас бы его от российского наступления, если бы таковое было предпринято, однако этих сил было вполне достаточно для того, чтобы в случае чего подавить выступления оппозиции под предлогом военного положения.

Итак, как видим, асимметрия морального фактора в этом конфликте привела к асимметрии фактора так называемой мягкой силы, способности путем убеждения навязывать свою волю. Последний часто поверхностно понимается как массированная обработка общественного мнения через СМИ. Однако это весьма упрощенный взгляд на фактор «мягкой силы», что военные действия в Закавказье наглядно и продемонстрировали.

Главным фактором «мягкой силы», подтачивавшим моральный дух грузинской армии и политических лидеров этого государства, в этой войне оказалась отнюдь не мощная атака российских официальных СМИ и блогеров-энтузиастов. Она-то как раз была с гигантским избытком нейтрализована активностью прогрузинских западных СМИ. Основной удар по грузинскому духу был нанесен справедливым, рациональным, морально оправданным по своей сути и гуманным по методам вмешательством России. Если бы россияне действовали симметрично, подобно грузинам жестоко расправляясь с мирным населением, этот фактор был бы очень быстро утрачен, и исход войны для Москвы не был бы столь блестящим.

Большинство комментаторов сходятся относительно того, что моральный дух грузинской стороны было гораздо ниже, чем у россиян и их союзников, не давая, однако, ясного объяснения причин этого. Полагаем, что только после подробного разбора вопроса о справедливости этой войны для каждой из сторон эти причины становятся очевидными. Они носят выраженный психологический характер. Нам представляется, что данный конфликт, как это ни удивительно, только подтвердил значение невооруженных методов убеждения, сыгравших свою роль в скорой победе сил, противостоявших грузинской военной машине. Поэтому, на наш взгляд, было бы неправильным на основании итогов Пятидневной войны делать вывод об ослаблении значения фактора «мягкой силы». Можно даже говорить об усилении его значения в том, что касается собственно военной политики.