Качели. Конфликт элит - или развал России?

Нет «вообще защиты от дурака». Никакая квалификация не дает стопроцентных гарантий. Группа не слишком квалифицированных, но решительных людей может создать для одного суперподготовленного специалиста очень острую, а то и тупиковую ситуацию. Ну, что еще я должен оговорить для того, чтобы не оказаться романтическим юношей с неверными представлениями о рамках реальных человеческих возможностей? Есть у меня эти представления, есть. Но есть и некий опыт, которым почему-то мне здесь захотелось поделиться. И вовсе не потому, что я кого-то (особенно избитое Авериным лицо из ФСО) хочу в чем-то упрекнуть.

Итак, несколько слов по поводу этого опыта.

Лично я никогда не блистал спортивными достижениями. Но в силу юношеских амбиций получал какие-то умеренные разряды по всем основным боевым искусствам. С учителями мне повезло больше, чем им со мной. Был среди них, например, уже давно покойный и глубоко уважаемый мною Анатолий Аркадьевич Харлампиев. Да и не только он. Итак, спортсменов я уважал. Потому что они были трудягами. И личностями. А интеллектуальное рафинэ никогда не было мне присуще. С годами же отвращение к этому рафинэ даже усилилось. Почему-то спортсмены отвечали мне взаимностью. Уж точно не по причине моих спортивных достижений.

Потом появилось каратэ. В том числе и в достаточно элитном исполнении, не имеющем отношения к массовым секциям Штурмина. Я и в этом как-то участвовал. Постепенно такое участие привело к тому, что у меня появились друзья из тех легендарных структур, которые брали дворец Амина в Кабуле. А также из еще более серьезных подразделений. Помню, как в одной компании очень известный и ныне покойный журналист, с которым мы тогда были близки, спрашивал моего друга: «Покажи, как надо бить кулаком». А друг отвечал: «Бить надо так, чтобы кулак выходил с другой стороны тела». Журналист бледнел. А другу это очень нравилось… Он потом сделал блестящую карьеру. У нас с ним и поныне прекрасные отношения.

Ну, так вот. Постепенно уровень моих знакомств повышался (я имею в виду эту специфическую квалификацию знакомых). Возникали странные персонажи, в том числе и кубинцы, наделенные действительно в чем-то сверхъестественными возможностями. Эти возможности интересовали меня как начинающего театрального режиссера, занимающегося так называемым паратеатром.

Короче — однажды в каком-то пансионате с некими подобными суперпрофи надо было пить водку. Их было четверо. И они пили, как прорвы. Пили и не пьянели. Пили и ужасно скучали. Потом им не хватило, и надо было поехать на «Жигулях» в деревенский магазин. Был вечер. Поселок был неблагополучный. Вместо продавца их вышли встречать человек двадцать бойких молодых «бычков», вооруженных кто чем. Кто финкой, кто монтировкой, а кто и просто жердиной.

Как только эта толпа появилась на горизонте, моих (достаточно в данном случае шапочных) знакомых как подменили. Они вдруг стали тревожно-счастливыми. Их жизнь обрела смысл. Но они не торопились. Они стали кидать на пальцах, кому повезет. Повезло одному коренастому и слегка лысоватому парню, блондину. Ему нужно было разбираться с вышедшей толпой. Остальные тоскливо отошли в сторону. И забрали, естественно, меня с собой. По лицу оставшегося парня блуждала рассеянная счастливая улыбка. Но он тоже не торопился. Он вытащил «Беломор» и закурил. Он курил и улыбался. Улыбался и курил. В абсолютно бессмысленном существовании, заполняемом диким количеством спиртного, появилась легкая тень какого-то смысла. Она олицетворялась приближавшейся двадцаткой.

Потом он начал работать. Это и был счастливый миг его жизни. Относительно счастливый, потому что ему противостояли те, кого он считал недочеловеками. Но все-таки их было много. Ножи и все прочее…

Он отработал в течение нескольких минут. Он оставил двадцать неподвижных тел, ни одно из которых не изъявляло желания шевелиться. Все лежали тихо. Светила луна.

Отработавший сел в машину. В другом селе водку все же достали и выпили. Так же тоскливо и жадно, как и предыдущие семь бутылок. И так же не пьянели от выпитого.

Я совершенно не хочу жить в стране, где данный корпоративный стиль является законом. Но я не понимаю, что происходит. И я хочу двух вещей.

Во-первых, чтобы главу государства в условиях неблагополучной страны охраняли профессионалы высокого уровня. И чтобы это было абсолютной нормой. С поправкой на любые случайности.

Во-вторых, чтобы в Интернете не смаковали отсутствие этой нормы. Потому что это просто опасно.

Опасно, когда определенная среда «вкушает крови» — поломанных лицевых костей и всего прочего. Но еще опасней, когда появляются деньги.

Уровень № 4 — эти самые деньги. И вновь — никого не хочу осуждать. И ни к чему противоправному не призываю. Но все знают, что произойдет, если кто-нибудь из бойких уличных ребят (пусть даже и с высокой бойцовской квалификацией) переломает кости простому нью-йоркскому полицейскому. Не супермену, а пожилому человеку с брюшком. Начиная с этого момента сообщество полицейских (каста, варна, группа, комьюнити) начнет мстить. Причем непропорционально. Как именно будет оформлена месть — это отдельный вопрос. Но месть будет. Потому что запах полицейской крови пьянит. И не устроишь чего-то показательного в ответ — вся «каста» умоется кровью. И будет поздно.

Готов бесконечно делать поправки на нынешнюю ситуацию. И ничего, кроме глубокого сочувствия и понимания, конкретный пострадавший субъект из ФСО, описанный Хинштейном, у меня не вызывает.

Ну, хорошо — таково время. Ну, хорошо — он пострадал, и ему нужны деньги. Ну, хорошо — он пал духом или попал в соответствующие обстоятельства. Это его право и его дело. Я не о нем. Я об этой самой касте, варне, группе, комьюнити.

Предположим, повторяю, что он пал духом. Может быть, пал, а может быть, нет. Я не знаю и категорически не хочу сказать ничего плохого. Но в порядке мысленного эксперимента предположим, что он пал духом. И что? Или у него специфические обстоятельства. И что? Я не о нем, я о других.

Другие — в том числе его подчиненные — собираются и говорят: «Ё-моё, сегодня осколки лицевых костей кому-то не попали в мозг. А завтра попадут. Еще неизвестно, отвалят нам какие-то деньги за это или не отвалят. Но мы не хотим быть парализованными или трупами. А потому пусть тот, кто взял, идет своим путем, а мы пойдем своим». Каким в таком случае должен быть путь, совершенно ясно.

Коржаков, к чести его и его команды, несколько раз показывал, как выглядит этот путь. В том числе в Сочи, где кто-то как-то попытался «выступить» против коржаковцев, а поплатилось все криминальное сообщество города.

В суперэлитарной структуре, злоключения отдельного представителя которой описывает Хинштейн, еще есть люди из той эпохи. И они этого не могут не помнить. Что произошедшее значит? И почему мы должны об этом читать в газетах? Причем во многотиражных? Это что, скрытое «предложение к танцу»?

Ах, ох, деньги так много значат… Вы готовы продать за деньги жену, сестру, мать, дочь?.. Если вы готовы, то вы уже даже не зверь, вы — овощ. Если же вы не овощ, то вы проведете грань между товарным и нетоварным. Миром правит эта грань.

Грань подвижна. Она зависит от типа общества, типа личности, конкретной жизненной ситуации. Но она всегда есть. Если ее нет, какая корпорация? Какие нормы?

Но, как специалист по культуре, я хочу, чтобы была осознанная разница между реальностью явления и так называемым симулякром (подделкой). Реальность опричнины состояла в том, что за шишку на голове опричника сжигали всю деревню и истребляли ее население. В смягченном виде это описано Лермонтовым в хрестоматийном произведении о купце Калашникове.

Опричнина ужасна и омерзительна. Ее певцом я отнюдь не являюсь. Но, как культуролог и аналитик, понимаю, что симулякр, в котором В.Сорокин пугает «днем опричника», а М.Юрьев этот день воспевает, в сочетании с публикацией А.Хинштейном подобных стенограмм, намного страшнее. И веет от этого сочетания не абы чем, а ужасом скорой государственной катастрофы.