Противники России в войнах ХХ века (Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества)

В том числе они говорят правду и о своих намерениях. В фильмах всегда очень важна концовка. И в этом смысле весьма символично выглядит завершение фильма «Неизвестный солдат», снятого в нейтральной и дружественной СССР (как официально считалось) Финляндии. Финальный диалог героев фильма после поражения в 1944 г. звучит так:

Здесь дана прямая пропагандистская установка — в лоб. И указаны ориентиры на будущее…

А вот в фильме 1999 г. («Дорога на Рукаярви»), где герои также хотели дойти до Урала, концовка тоже символична, но по-другому. Это символ, взывающий к национальным чувствам. Образ изнасилованной русскими солдатами невесты главного героя, нежной и хрупкой медсестры, претендует на символ поруганной, но не сломленной Финляндии. Вероятно, подразумевается, что за нее нужно расквитаться с врагом. Впрочем, делать выводы предоставляется самим зрителям, которым, однако, на протяжении трех часов создавали определенное настроение и формировали соответствующее отношение к виновникам страданий главных героев. При этом зритель вряд ли сумеет вспомнить о начале фильма и задуматься о том, что, собственно, делали эти герои по чужую сторону границы, зачем они там оказались — в стремлении защитить свою Финляндию… до Урала.

Восприятие Финляндии как противника СССР во Второй мировой войне прошло длительную и серьезную эволюцию, связанную как с многочисленными пропагандистскими стереотипами и даже мифами, уходящими корнями в классовую идеологию, так и с реальным ходом исторических событий, включивших два этапа прямого военного противостояния. Первоначальные представления конца 1930-х гг. о Финляндии как о маленькой, отсталой, слабой стране, где у власти утвердились «белофинны», угнетавшие трудовой народ Суоми, который только и мечтал освободиться от ига эксплуататоров с помощью восточного соседа — рабоче-крестьянского государства и его могучей Красной Армии и готов был при первых выстрелах подняться на революционную борьбу, свергнуть «марионеточное правительство» и установить Советскую власть, или, во всяком случае, не оказывать какого-либо серьезного сопротивления своим «освободителям», — все эти иллюзии оказались развеяны в первые же дни Зимней войны 1939–1940 гг. Не вполне адекватной оказалась и оценка Советским Правительством и военным командованием возможностей Красной Армии в контексте назревавшей войны, причины чего были проанализированы уже после ее окончания — на Совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии 14–17 апреля 1940 г. Вот что сказал об этом в своем выступлении И.В.Сталин: «Что же особенно помешало нашим войскам приспособиться к условиям войны в Финляндии? Мне кажется, что им особенно помешала созданная предыдущая кампания психологии в войсках и командном составе — шапками закидаем. Нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас. Писались целые статьи и говорились речи, что наша Красная Армия непобедимая, что нет ей равной… Это помешало нашей армии сразу понять свои недостатки и перестроиться, перестроиться применительно к условиям Финляндии. Наша армия не поняла, не сразу поняла, что война в Польше — это была военная прогулка, а не война. Она не поняла и не уяснила, что в Финляндии не будет военной прогулки, а будет настоящая война. Потребовалось время для того, чтобы наша армия поняла это, почувствовала и чтобы она стала приспосабливаться к условиям войны в Финляндии, чтобы она стала перестраиваться». [442]

Таким образом, препятствием для адекватной оценки противника явились мировоззренческие штампы — как идеологические, так и практические, основанные на ограниченном опыте Гражданской войны и ряда более поздних «малых» военных кампаний, а также явная переоценка собственных сил при недооценке потенциала и морального духа противника. Зимняя война фактически явилась первой настоящей современной войной, которую вела страна после окончания Первой мировой. «…Наша современная Красная Армии, — отметил Сталин, — обстреливалась на полях Финляндии, — вот первое ее крещение…И наша армия вышла из этой войны почти вполне современной армией…». [443] На том же совещании, отдав должное высокой боеспособности финской армии, Сталин отметил и ее главные недостатки — неспособность к большим наступательным действиям и пассивность в обороне, вследствие чего такую армию «нельзя назвать современной». Такова была официальная точка зрения на итоги Зимней войны с Финляндией, которую в недалеком будущем ждало продолжение. И в этих оценках содержались как своя правота, так и новые ошибки, переоценка собственных сил и недооценка противника. Красная Армия действительно получила боевое крещение, горький и поучительный опыт, но отнюдь еще не в современной войне и с неравноценным по потенциалу противником. Значение Зимней войны для повышения боеготовности армии власть переоценила, а всех необходимых уроков не извлекла. Вместе с тем, огромный удар, нанесенный по самооценке и самолюбию «непобедимой Красной Армии» заставил в дальнейшем очень серьезно относиться к Финляндии как к противнику и не допускать прежних ошибок в оценке ее возможностей. Именно поэтому Карельский фронт, который во многом совпадал с театром военных действий Зимней войны, оказался наиболее устойчивым в ходе Великой Отечественной даже в самые тяжелые ее периоды.

В ходе Войны-«Продолжения» восприятие финнов и в армии, и в советском обществе было более адекватным, нежели накануне советско-финляндского конфликта. Это был, в сущности, один и тот же противник, столкновение с которым повторилось через небольшой промежуток времени, но советская сторона — «субъект восприятия» — была уже во многом другой, «обогащенной» опытом предыдущих военных действий, избавившейся от многих идеологических клише и предрассудков. Пожалуй, именно адекватность взаимного восприятия в контексте хода Второй мировой войны, с учетом, безусловно, общей международной ситуации, позволило СССР и Финляндии найти взаимоприемлемый выход из военного противостояния. Причем из всех союзников Германии, граничивших с СССР, лишь Финляндия не подверглась советской оккупации и «советизации», приобретя уникальный статус «нейтрально-дружественного» государства (в сфере советского влияния) на многие десятилетия «холодной войны».

Разумеется, драматический опыт военного противостояния СССР и Финляндии весьма существенно повлиял на массовое сознание народов двух стран в контексте их взаимовосприятия. Однако в отношениях русских к финнам, — и это весьма интересный социально-психологический феномен, — никогда не было той массовой ненависти, которая характерна для отношения к немцам в период Второй мировой войны и еще многие годы после ее окончания. Быть может, здесь сказались определенный комплекс вины за события 1939–1940 гг., когда маленькая страна стала жертвой агрессии со стороны большого соседа, а также уважение, вызванное стойкостью финнов, с которой они защищали свою землю. Вероятно, официальный нейтрально-дружественный статус послевоенной Финляндии, который поддерживался и советской пропагандой, также оказал воздействие на восприятие этой страны и ее народа в последующие годы.

Как уже отмечалось, образ восприятия другой страны может быть подразделен на синхронный и ретроспективный, а типологически — на официально-пропагандистский, служебно-аналитический, художественно-обобщенный, личностно-бытовой и др. Пропаганда и средства массовой информации играют весьма существенную роль в формировании исторической памяти. Основную информацию о Финляндии простой советский (а позднее российский) человек получал главным образом из учебников, прессы, телевидения, произведений искусства. При этом в послевоенном СССР в учебной литературе и в СМИ эпизоды военного противостояния с Финляндией занимали крайне незначительное место, а то и вовсе замалчивались в угоду политической конъюнктуре, а именно — официально дружественному отношению двух стран. Так что для обыденного сознания людей основным источником более адекватной информации по этому вопросу оставались воспоминания непосредственных участников и свидетелей событий — субъектов индивидуальной и коллективной исторической памяти. К ним относились ветераны боевых действий в период Зимней войны и на Карельском фронте, а также жители приграничных территорий, подвергшихся финской оккупации. Именно от них до массового сознания доходили сведения об особой жестокости финнов по отношению к пленным и к гражданскому русскому населению оккупированных областей, об их оккупационной политике, носившей характер геноцида. То есть личностно-бытовой образ оказывался куда более адекватным для формирования исторической памяти о противнике из соседней страны, нежели официально-пропагандистский. Однако доступен он был весьма немногим: лишь незначительная часть людей, преимущественно живших в приграничных районах, была причастна к источникам непосредственной исторической памяти (современники и участники событий и общавшиеся с ними люди). Что касается художественно-обобщенного образа войн с Финляндией, то его в нашей стране фактически так и не было сформировано. Поэтому в советском массовом сознании на протяжении четырех послевоенных десятилетий доминировал официально-пропагандистский образ.