Прибалтика. Война без правил (1939-1945)

С одной стороны, утрата странами Балтии независимости была следствием общеевропейского международного политического кризиса, порожденного Мюнхенским сговором, пактом Молотова — Риббентропа, грамотной пропагандой, и, с другой стороны, следствием отсутствия реалистичной и независимой внешней политики балтийских элит в 1939—1940 гг., а также авторитарного содержания внутренней политики ^{29}. Индифферентность, с которой и обыватели, и правящие элиты Литвы, Латвии и Эстонии отнеслись к действиям Советского Союза, говорит о несформированной еще в молодых государствах (два из которых впервые в своей истории обрели самостоятельность в 1919 г.) способности ценить независимость и отстаивать ее. Ни в коей мере не умаляя катастрофического для Балтии значения пакта Молотова — Риббентропа, этот фактор не стоит сбрасывать со счетов, тем более что он снова более чем внятно проявился уже год с небольшим спустя — во время нацистской оккупации (речь об этом периоде пойдет в следующей главе).

23 августа 1939 г. в Каунасе, Риге и Таллине стало известно о заключении договора о ненападении между Советским Союзом и Германией, однако о секретных соглашениях к нему, где специально оговаривался «вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе», в странах Балтии, знать не могли, хотя не могли и не догадываться о них. 28 сентября был подписан новый германо-советский «Договор о дружбе и границе между СССР и Германией» и два секретных протокола к нему. Эти документы официально и юридически закрепляли раздел территории Польши между Германией и Советским Союзом и решали судьбы прибалтийских государств. Первый секретный протокол предусматривал передачу Литвы (за исключением ранее занятой немцами Клайпеды) из германской в советскую «сферу интересов» в обмен на Люблинское и часть Варшавского воеводства, которые по секретному договору от 23 августа отошли к СССР. На карте, на которой была указана новая граница, расписались Сталин и Риббентроп. Согласно второму секретному протоколу стороны обязались принимать меры по подавлению «польской агитации». Судьба стран Балтии в процессе «разграничения интересов» была решена следующим образом: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами…» ^{30}.10 октября 1939 г. был подписан советско-литовский договор о взаимопомощи, в соответствии с которым СССР передал Виленскую область, до пакта Молотова — Риббентропа являвшуюся частью Польши, Литве. Временный поверенный в делах СССР в Литве Н. Поздняков писал В. Молотову о настроениях в литовском обществе: «Поездка в Москву Риббентропа и подписание советско-германского пакта о ненападении вызвали среди литовской общественности волну явного беспокойства… Нас спрашивали: чем заплатила Германия за выгодный для нее пакт; не скрывается ли за пактом договоренность о разделе между партнерами сфер виляния, в которые включается и Прибалтика; не отказывается ли СССР в своих будущих планах от Литвы; не принес ли он ее из-за желания сохранить за собой Эстонию и Латвию в жертву Германии и Польше и т. д.». ^{31}.

Военный атташе при полпредстве СССР в Литве майор И. Коротких подтверждал эту информацию: «Заключенный нами пакт с Германией, естественно, вызвал много толков. Сразу же был поставлен вопрос о судьбе Прибалтики, в том числе и Литвы. У них возникли вопросы: «Не намечен ли раздел сфер влияния до границ 1914 года?» ^{32}.

Не меньшую обеспокоенность советско-германские соглашения вызвали в Латвии и Эстонии. Глава советской дипломатической миссии в Эстонии К. Никитин сообщал: «Эстонцы распространяют слух, что у СССР с Германией существуют помимо отпечатанного договора тайные пункты, по которым они собираются разделить Польшу и Прибалтику» ^{33}.

Аналогичные «слухи» циркулировали в Латвии, о чем латышский министр иностранных дел В. Мунтерс 2 сентября 1939 г. рассказывал во время аудиенции советскому полпреду И. Зотову. Глава внешнеполитического ведомства Латвии просил «для успокоения и создания правильности мнения» сделать специальное заявление ТАСС, опровергающее эти слухи, или хотя бы опубликовать в латвийской печати интервью советского полпреда, где были бы сделаны соответствующие заявления. Советский полпред в ответ посоветовал читать советские газеты с речью Молотова о ратификации советско-германского пакта ^{34}. В последующие дни Мунтерс неоднократно встречался с Зотовым и настаивал на необходимости советской стороне сделать конкретное заявление о своих гарантиях балтийским странам. Зотов по-прежнему реагировал на эти просьбы в духе полученных из Москвы инструкций: вполне достаточно уже прозвучавших заявлений Сталина и Молотова, «мы стоим и будем стоять за мир, поддерживали и будем поддерживать добрососедские отношения со всеми странами, если они будут держаться тех же принципов к нам» ^{35}.

Однако Латвии нужны были не абстрактные рассуждения о мире, а четкая позиция Москвы по отношению к Прибалтике, опровергающая слухи о разделе «сфер влияния». Естественно, советский полпред таких гарантий дать не мог, как не мог их дать и советский Наркомат иностранных дел. Зотов, по-видимому, уставший от бесцельных переговоров с латышским министром, в конце концов перестал скрывать свое явное раздражение за правилами дипломатического этикета и на очередную реплику «назойливого» Мунтерса, что надо все-таки что-то сделать для «успокоения масс», коротко бросил: «Успокаивать массы — ваше внутреннее дело» ^{36}.

Анализируя ситуацию в Эстонии и Латвии, советские полпреды пришли к единому выводу: сложился благоприятный момент для давления на эти страны. Не последнюю роль в аргументации советских наблюдателей играли и экономические проблемы, с которыми столкнулись страны Балтии после начала войны в Европе. Зависимые от британского рынка и английского фунта стерлинга, экономики Латвии и Эстонии после вступления в войну Англии неизбежно оказались в кризисном состоянии. Первыми под угрозу остановки и, соответственно, массовых увольнений попали предприятия, работавшие на импортном сырье. Экономические трудности и реальная перспектива социальных потрясений заставили власти стран Балтии искать новые рынки и новых торговых партнеров. В этом смысле СССР воспринимался как хотя и вынужденная, но вполне приемлемая альтернатива Западной Европе. Обстановка войны вообще сузила возможности выбора для невоюющих стран, особенно стран «малых», всегда зависимых в той или иной степени от «больших» ^{37}.

Кризисные явления в экономике балтийских стран также усиливались благодаря воздействию психологического фактора: охваченное паническими настроениями население бросилось скупать в магазинах все, что было. «В магазинах толкотня и давка, — описывал типичную для сентября 1939 г. картину К. Никитин. — Эстонская крона, имевшая обеспечение английским фунтом стерлингов, начала ежедневно терять в курсе. Что касается продуктов питания, то они поднялись гораздо больше. Правительство Пятса во всем этом увидело мрачных предвестников, а потому в первую очередь решило продлить еще на год «положение об усиленной охране», а затем повысило цены на водку» ^{38}. В этих условиях, считал советский полпред, вполне можно ожидать от эстонского правительства, что оно станет более сговорчивым.

В Латвии ситуация складывалась аналогичным образом. «В этот момент возможен и политический поворот, при условии некоторого давления на них [латышей], — писал полпред Зотов. — В силу невозможности выхода из экономического бедствия, кроме обращения за помощью в Советский Союз, нам кажется, необходимо перед удовлетворением их широкой просьбы попытаться сделать гласное политическое давление, обеспечивающее нашу заинтересованность. Добиться признания нашей заинтересованности, заключить пакт об экономической и военной взаимопомощи, добиться искоренения всякой пропаганды против СССР, упрочения широкой культурной связи и свободного допуска нашей прессы и литературы» ^{39}.