Газета "Своими Именами" №2 от 31.08.2010

АХИНЕЯ

Январь 1956 года, захолустный Гречанск, СССР. В убогой избушке работница ткацкой фабрики Таня готовится к застолью. Работница – редкий персонаж современного кинематографа, у нас все больше бандитки и путаны. Создатели фильма и наделяют простую рабочую девушку известными им чертами «героинь» новорусского кинематографа. Беспрестанно матерясь, развратничая и кощунствуя, шпыняя мать и выгоняя ее вместе с собакой на холод, Таня демонстрирует те черты, которыми в соответствии с представлениями «культурной элиты» наделены простые русские люди. И сказать нечего. Раньше можно было посетовать, что, мол, русские работницы вас обувают и обшивают. Не гоже, мол, так с ними. А теперь одевают и обшивают нас все больше работницы китайские и турецкие. Но с ними так не поговоришь...

Скудная стряпня завершена, пришли гости, начинается праздник. Собственно не праздник, вертеп. Опять ругань, танцы-обниманцы, подвыпившие парочки расходятся по укромным уголкам. Кто-то в хлам упивается. И лишь невозмутимый безногий гармонист (видимо, солдат-инвалид) на фоне общего безобразия играет бессмертные марши Великой Отечественной. Играет на похабно разукрашенной гармошке, посреди объедков и блевотины. Смотри, зритель, вот она – советская действительность!

Все кавалеры разобраны, потанцевать Тане не с кем. Таня срывает со стены икону Святителя Николая и пускается с ней в пляс. Яркая вспышка, визг собаки, пьяные гости в ужасе разбегаются. Посреди комнаты с иконой в руках застыла Таня. Какая-то неведомая сила не позволяет оторвать ее от пола, взять икону из застывших рук.

Так начинается пересказ (весьма вольный, несмотря на то, что фильм заверяет, что «основан на реальных событиях») известного православного предания о «Стоянии Зои» - так в действительности звали девушку, застывшую с иконой в руке в Самаре. Это предание одно из самых известных, многократно пересказываемое верующими с глазу на глаз в советское время, размноженное на листках «самиздата», а теперь воспроизводимое многотиражными книгами типа «Православные чудеса в ХХ веке». Пусть читатели не сочтут меня маловерным скептиком, но знакомый протоиерей, в частности, весьма предубежденно относится к «чудесам» из подобных брошюр, считая их недостоверными, а сами брошюры изданными без архиерейского благословения. А чудес там больших и малых пруд пруди: вот путешествие на «тот свет» грешницы-коммунистки Клавдии Устюжаниной, вот явление Божией Матери немцам - защитникам Кенигсберга, после которого у каждого нациста отказало оружие и наши взяли город в тот же час, вот Сталин испрашивает благословения у святой Матроны на защиту Москвы осенью 41-го, а вот Хрущева отправляют в отставку – не надо было преследовать верующих.

Но, может, эти чудеса и впрямь случились на Святой Руси. И предания о чудесах (лишь изредка политизированные и вздорные) все же учили людей нравственности и добру, укрепляли веру и устраняли сомнения. А вот чему учит вольный пересказ создателями фильма одной из таких чудесных историй?

Прежде всего, фильм глубоко не христианский. Предание о «стоянии Зои» написано в духе православного морализаторства. Легкомысленная, но в общем-то неплохая Зоя совершила святотатство – пустилась в пляс с иконой – и была наказана Богом (именно Богом, а в фильме источник наказания умалчивается). За наказанием следуют страдания (многонедельное стояние с иконой в застывших руках), покаяние (самой Зои, ее близких, милиционеров-караульных, врачей, многочисленных горожан и паломников – как говорит предание) и прощение. Освободившись от страшного недуга Зоя умирает на Пасху, завещая людям верить и не грешить. Совершилось ли покаяние Тани в кинофильме, воспылали ли верой окружающие? Опять ничего не сказали создатели фильма – Таня до последних кадров молчит...

Впрочем, авторы фильма намеренно уходят от малознакомой им духовной специфики. Сам момент чуда не показан (дорога компьютерная графика?), да и Таня предстает в течение всего фильма лишь несколько раз, все больше покрываясь плесенью и пылью (за пару недель все окружающие предметы покрываются толстым слоем пыли, как видно, так случается в квартирах нашей творческой элиты). Основное действо происходит вокруг главного персонажа – гречанского уполномоченного по делам религии при райкоме КПСС Кондрашова. Отметим, что уполномоченные по делам Русской Православной Церкви (именно так правильно называлась их должность) в 56 году были лишь в областных и республиканских центрах. И не при партийных органах, а при облисполкомах, т.е. при органах исполнительной власти. Но этих премудростей авторы фильма могли и не знать, а могли и просто по безбожным коммунистам проехаться без всякой причины...

Кондрашов (Сергей Маковецкий) в фильме предстает неким бесом-искусителем. Сначала ему встречается противник слабый – блудливый многогрешный журналист Николай (Константин Хабенский). Лениво позевывая он появляется на гречанской земле, более поглощенный раздумьями о даме сердца из редакции и подозревающей измену жене, чем о репортаже на атеистическую тему. Но гэбист Кондрашов, ехидно улыбаясь, сдергивает покров с истлевающего изваяния Тани и журналист-атеист падает в обморок. Затем пьяный и потрепанный Николай со всех ног бежит из страшного Гречанска, садится на ближайший поезд и, каясь, бросается в ноги всепрощающей супруге. Кажется, Николай единственный персонаж фильма, кому чудо пошло во благо – ячейка общества восстановлена.

Но у лукавого Кондрашова новая жертва – местный священник. Священник и уполномоченный друг друга ненавидят, строчат один на другого доносы. Но, понятное дело, берут верх Кондрашов и административный ресурс. Запуганный Кондрашовым священник с амвона произносит проповедь, что, мол, чуда никакого нет, это происки врагов народа. И не надо поддаваться панике. Сцена проповеди – единственная достойная внимания сцена. Кондрашов все время трансцендентно перемещается по храму. Вот он из-за колонны одобрительно кивает священнику. А через мгновение – уже коленопреклоненно стоит в центре храма (это упономоченный-то райкома!). А вот уже предстает перед самым лицом священника – с маленьким поповичем на руках. В общем, ведет себя как Коровьев из бессмертного булгаковского романа – колобродит и издевается.

Но запуганного и маловерного священника нужно добить. И Кондрашов приводит его в дом Тани, срывает покров и... священник падает в глубокий обморок. Кондрашов ходит кругами: «Ну что, нет чуда, говоришь? Нет?» Священник, следуя по неверному пути журналиста, напивается и исчезает из города, бросив семью. Кондрашов торжествует.

Трактовка образа священника (Виктор Шамиров) задумана непростой. Ведь именно он олицетворяет светлую сторону. Однажды я разговаривал с одним режиссером фильма о Серафиме Саровском. Он сетовал, что продюсер требует у него сделать Святого Серафима этаким Терминатором, смело выступающим против врагов Церкви. А сам режиссер хотел видеть его смиренным молитвенником. Не знаю, стоит ли представлять лиц духовных героями боевиков, но вот такими раздавленными жизнью размазнями не стоит точно. Ведь священник все же воин Христов. Тем более что Виктору Шамирову весьма убедительно (одна внешность чего стоит) удается передавать образы боевиков и воинов.

Но вот Кондрашов приводит в пустынный дом третью жертву. К тому времени он окончательно перевоплощается в нечистого, один глаз становится стеклянным, а вскоре и вовсе выпадает. Ни дать ни взять кривой бес. Вот только вторым глазом Сергей Маковецкий чуть заметно ухмыляется. Что ж, понимает, в каком фильме приходится играть. Но кто же третья жертва? Не смотревшие фильм счастливчики ни за что не догадаются. Сам Никита Сергеевич Хрущев!

Разразившаяся гроза, а может быть, само Провидение заставили посадить генсековский самолет на военном аэродроме затрапезного Гречанска. Сражавшийся всю ночь с клопами, невыспавшийся и злой генсек с ревизией объезжает весь город. На беду кто-то из помощников вспоминает о местной «достопримечательности» - Тане. Разъяренный Хрущев в купе с уполномоченным Кондрашовым едут раздавить осиное гнездо сектантской пропаганды. Но в пустом доме гости – местный архиепископ и дьякон. Совершенно нелогично и спонтанно Хрущев начинает дискуссию со служителем культа. Начинает с вопроса «В каком полку служили?», иначе с архиереем и разговаривать не о чем. Удовлетворившись ответом, что архиерей служил на Первом Белорусском, Хрущев сбивчиво начинает беседу.