Русская Доктрина

Преподобный Сергий, несмотря на уговоры, отказался возглавить Русскую Церковь и стать митрополитом после кончины свт. Алексия. Однако он был авторитетнейшим духовником и князя, и бояр, и русского духовенства. Преп. Сергий, уклонившись от духовной власти, не уклонялся от духовно-политической ответственности. Одним из плодов духовного подвига Радонежского старца стал уверенный курс московского князя святого Дмитрия Донского на политическое освобождение от ордынского ига. Венцом этого курса явилась Куликовская победа, которая сама по себе послужила огромным стимулом к сплочению собирающейся нации.

При наследниках Дмитрия Донского Церковь, прежде всего митрополиты и Сергиевы преподобные ученики, оказывала на русскую политику огромное влияние. Кризис наступил в ходе “феодальной войны”, ведшейся против Василия Темного его дядей Юрием Дмитриевичем и двоюродным братом Дмитрием Шемякой. Эту войну либеральные историки любят объявлять попыткой сопротивления “купеческого”, передового, предкапиталистического духа “Галичской” земли военно-феодальным порядкам Москвы. По сути же это было восстание запоздалых носителей “киевского” торгового идеала против установившейся в Московском государстве “святорусской” системы.

Постепенно базовая структура “Святой Руси” усложняется. Монастырь концентрирует инвестиции “мира”, направленные на спасение души тех, кто не удостоился монашества. Развивается “вкладная” система, ставшая основой монастырской и, шире, общерусской экономики XV–XVI веков. Обостренные эсхатологические ожидания конца “седьмого тысячелетия” от сотворения мира вынуждали людей с особенной трепетностью относиться к спасению души и заботиться о том месте, которое им предстоит занять на Страшном суде. Особенное действие соборной, литургической молитвы, возносящей душу к Богу, побуждало и крестьян, и купцов, и бояр, и дворян с тщанием добиваться постоянного поминовения их души, присутствовать в церковной молитве наравне с праведными и святыми. Отсюда и берет начало система поминальных вкладов, больших и малых, составивших главную статью дохода русских монастырей. Во владение (точнее – распоряжение, собственником считался сам Бог) монастырей передавалось движимое и недвижимое имущество, целые семейства и роды стремились быть представленными в монастырских синодиках, то есть отворить себе через монастырские врата путь к вратам райским. Обители становились теперь не только “кузницами святых”, но и крупными поминальными центрами, открывали возможность восхождения к Богу по лествице аскетических подвигов не только своим постриженникам, но и всем желающим – через поминовение в литургической молитве.

Любопытно сравнить эту монастырски-вкладную систему с прямо противоположной ей западной системой индульгенций. Та была основана на идее индивидуального отпущения грехов – не за счет собственного покаяния, а за счет “сверхдолжных” заслуг святых, которыми подобно банкирскому дому распоряжался Папский престол. Покупка “сверхдолжных заслуг” была типичной обменной операцией, предполагавшей едва ли не “курсовую стоимость” благодати. Реформация не столько отвергла сами индульгенции, сколько освободила капиталистическую обменную деятельность от религиозных оков, заложив основы западного капитализма. Вклад в русский монастырь, напротив, был не покупкой благодати, а инвестицией в ее стяжание к общей пользе.

Когда сегодня удивляются, почему Русь не пережила подъема, аналогичного западному Ренессансу и Эпохе географических открытий, забывают, что Русь переживала в этот момент свой подъем и вложила в монастыри столь же огромные средства, что Запад вложил в океанское мореплавание. Пока Запад осваивал Новый Свет, русские осваивали Небесный Иерусалим. Образ “Святой Руси”, живущей на пике духовного и эсхатологического напряжения, наверное, навсегда останется наиболее возвышенным, мистическим образом России. Творчество преп. Андрея Рублева, Дионисия, русских храмоздателей заложило основы самостоятельного и своеобразного русского искусства. Это искусство было уже не только любованием величественностью и пышностью форм; влияние исихазма наполнило его мистической глубиной, представляющейся и до сего дня никем не превзойденной.

“Святой народ” – граждане Третьего Рима

С конца XV века в связи с захватом Константинополя агарянами, реформацией и контрреформацией в Европе и общим подъемом Запада давление на православный мир стало колоссальным, и сдержать его могла уже только жесткая, властная сила, сила оружия. Пока империя существовала хотя бы на небольшом островке вокруг Константинополя, Русь могла спокойно признавать за ней функцию общеправославного центра и поминать императора ромеев как своего государя. Падение Константинополя в 1453 году сделало Русь единственным православным царством ойкумены. Когда прошла эпоха ожиданий скорого конца Света и началась “осьмая тыща” лет, Россия обязана была развить идеологию Третьего Рима, являющуюся не случайным изобретением, а естественным следствием из геополитического положения Московского царства. Нация вступала в период бурного развития, и внешние обстоятельства лишь подстегивали этот естественный процесс.

Современная историография совершенно ложно понимает конфликт между двумя духовными направлениями в Русской Церкви XV столетия – “осифлянами” и нестяжателями. В этом конфликте видят то столкновение “обмирщенного” и “духовного” православия, то борьбу отрешенных мистиков и властолюбивых прагматиков, а то и вовсе чисто экономический конфликт. Между тем это было столкновение духовных школ, каждая из которых отстаивала свое представление о дальнейших путях развития национального проекта в рамках общего для обеих партий идеала.

Инициаторами спора, “наступающей стороной”, были нестяжатели. Фактически они предлагали отказаться от продолжения программы “священной индустриализации”, свернуть хозяйственную деятельность и строительство, а монастырям сосредоточиться на монашеском делании. Более того, вывезенный с Афона устав преп. Нила Сорского практически исключал появление в его рамках общежительных монастырей сергиевского типа. Нестяжатели исключительно активно включились в политику, борьба церковных “партий” была борьбой при великокняжеском дворе, причем Иван III и, первое время, Василий III поддерживали скорее нестяжательскую линию. Связано это было с тем, что, хотели того отцы-основатели нестяжательской традиции или нет, но принятие предложенной ими программы предполагало высвобождение и переориентацию материальных и человеческих ресурсов на другие задачи – политическая власть имела свои виды на обширнейшие монастырские земли. Церкви предлагалось сосредоточиться на мистическом созерцании, передав материальные средства государству, на его военные, прежде всего, нужды, на развитие поместной системы.

Нестяжатели обосновывали свою программу верностью религиозному идеалу Второго Рима, крестившего и просветившего Русь. Между тем проблема русской духовно-политической элиты того времени была совсем в другом – русские проявили железную волю, чтобы не дать через посредство Константинопольской Церкви, используемой Римским Папой, под благовидными каноническими предлогами втянуть Русскую Церковь в ту или иную форму “униатства”. Стояла задача независимости не от Константинополя, а от Флорентийской унии, затем от других компромиссов того же толка, то есть, в конечном счете, от Римской Церкви. Надежда и попытки на подведение Руси под униатство римская курия не оставляла, и только после введения в Москве патриаршества стало понятно, что эти попытки провалились.

Программа нестяжателей, будь она реализована, угрожала секуляризацией государства, разделением “священного” и “мирского”, привела бы к стремительному обмирщению, десакрализации власти. Те же тенденции вели и к сворачиванию самостоятельного русского культурного строительства, к подмене национальных внешнеполитических и имперских задач неовизантийскими, к отказу Руси от собственной судьбы, превращению ее в своеобразную “духовную колонию” греческой метрополии. Противодействие угрозам “перемены судьбы” было важнейшей частью духовного и культурного содержания всего державного (имперского) периода русской истории.