Геннадий Зюганов: «Правда» о вожде

До августа 91-го шли-протекали совсем другиевремена, иными были нравы.

Тогда встречного-поперечного не могли назначить не то что главным редактором, но даже и заурядным спецкором или собкором “Правды”. Он должен был, по внутрипартийному шаблону, сначала пройти школу жизни, затем — институты, университеты и академии комсомольско-партийной работы. А знает ли претендент азы журналистики, владеет ли журналистским мастерством, да и просто — умеет ли грамотно изъясняться на русском языке, — это в расчет, скажем так, не принималось. Или почти не принималось, не было основным. Поэтому, например, среди главных редакторов “Правды” за всю ее историю было много виднейших политиков, начиная с Ленина и Сталина, дипломатов, академиков, бывших комсомолят, а вот профессиональных русских журналистов — раз-два и обчелся.

(Правда, говорят, что и “профессионал” Максим Горький делал ошибки в написании русских слов, но он был и остается великим пролетарским писателем— соиздателем приметной в годы первой русской революции газеты “Новая жизнь”, организатором дооктябрьского издательства “Знание”, инициатором “Библиотеки поэта”, журнала “Наши достижения” и многих-многих других, как нынче говорят, рейтинговых проектов.

Но это — к слову. Отмечу только, что к “Правде” Алексей Максимович Горький относился с любовью, помогал и своим авторитетом в культурном мире Европы, и финансами ленинской партии, а значит и ленинской “Правде”. Но, разумеется, на ее кадровую политику М. Горький не влиял.)

Жесткий кадровый подход преобладал и в отношении к рядовым сотрудникам редакции. Собственными корреспондентами “Правды” становились чаще всего те, кто достиг “степеней известных” в партийной иерархии у себя в области, крае, республике. Они, становясь полномочными представителями “Правды” и ЦК партии, должны были — на генном уровне — помнить, что за редким исключением никогда не стали бы правдистами без “одобрямса” местных партийных органов.

Отбор в “Правду” проходил едва ли не более строго, чем даже цэковских работников, которые часто именно на журналистах отыгрывались потом за свои злоключения. Я сам просквозил через это жесткое сито и помню, что Михаил Дмитриевич Васин, зав корпунктом по Ленинграду и области, душевно содействующий моему “трудоустройству” в редакцию “главной газеты”, вздохнул с облегчением, когда меня назначили заведующим отделом партжизни “Ленинградской правды”.“Ну теперь, — сказал он, — у тебя есть все шансы… А то мне в московской редакции “Правды” говорят: если он способный журналист, почему его не продвигают в “Ленправде”?”

Очень высоко ценилась первая, “основная”, профессия будущего сотрудника. Поэтому в нашей редакции среди членов редколлегии и заведующих отделами были и металлурги, и летчики, экономисты, учителя, военные….Когда я в 1973-м пришел в “Правду”, большинство ее сотрудников составляли люди, прошедшие войну, причемне в качестве щелкоперов. Это и начальник штаба противотанкового истребительного полка (за точность названия не ручаюсь) Петр Чернущенко, и сержант ракетной части (“Катюши”) Вадим Данилов, и медсестры и связистки Клавдия Скачко, Нина Рогульская и много-много других участников битвы за Родину.

Военными дорогами прошли лучшую часть своей жизни главные редакторы, члены ЦК КПСС Михаил Васильевич Зимянин, Виктор Григорьевич Афанасьев и его тезка, редактор отдела писем Виктор Гришин, наши белорусские собкоры Иван Новиков и Александр Симуров, украинские — Александр Богма и Михаил Одинец, псковский корреспондент “Правды”, партизанский поэт Иван Васильевич Виноградов. Просто и человечно рассказывали нам, новобранцам главной газеты, о том, как пали от фашистских пуль военные корреспонденты “Правды” Петр Лидов, Владимир Ставский, Григорий Гринев, фотокоры Михаил Калашников, Сергей Струнников, как погибли Иван Ерохин, Яков Рогач. О том поведал нам тоже вернувшийся с ратных полей военкор Яков Макаренко, в 1973-м — спецкор отдела мирных полей — сельскохозяйственных.

Не могу назвать всех имен. Но, конечно же, я не раз вспоминал на заре правдистской юности писателя-правдиста Бориса Горбатова с его ныне несправедливо подзабытой добротной повестью “Непокоренные” — одним из самых правдивых произведений о Великой Отечественной войне, и “Письмами к товарищу”, которые читала вся страна. В коридорах “Правды” тогда можно было встретить и побеседовать с самим легендарным Константином Симоновым и автором легендарной “Повести о настоящем человеке” Борисом Полевым, с другими крупными писателями.

Я уж не говорю о том, что в коридорах старого здания “Правды”, где после перестройки и реформ конца ХХ века, согласно законам дикого рынка, укоренились коммерческие структуры, в приснопамятных 70-х годах витал дух великого Михаила Шолохова: здесь писатель читал правдистам и “Судьбу человека”, и главы из так и незаконченного романа “Они сражались за Родину”, и столь мучительно рождаемой воображением гениального мастера художественного слова второй книги “Поднятой целины”

Кстати, с 11 мая 1932 года Шолохов приказом номер 9 был зачислен постоянным сотрудником газеты “Правда”. Помощником знаменитого писателя стал штатный сотрудник “Правды”, прослуживший в этой должности до катастрофы 1991-го, а редактором шолоховских произведений — по желанию самого автора — Юрий Борисович Лукин, с которым мне тоже посчастливилось работать в “Правде”.

В “Правде” особо ценилась верность “Правде”. Тот, кто предавал ее идеи, ее принципы, уходил из газеты навсегда. За редким, повторюсь, исключением.

Переходы и перебеги стали обычными через 90 лет.

Но о том, что стало возможным спустя век, я расскажу чуть позже.

А тогда, в августе-сентябре 1991-го, мы были наивны, хотя уже и немолоды, и порядком побиты жизнью.

Профессор Владлен Терентьевич Логинов к тому времени сделал себе имя, и не только в науке, но и в политике. Ранее бывший ведущим сотрудником полулегального института КПСС, где “ковали” коммунистов-интернационалистов для всего мира, он стал и одним из основателей, возможно, первой оппозиционной партии, движения или группы — “Московская трибуна”. Эта вольнодумная “трибуна” объединяла столичных (по преимуществу) интеллектуалов, которых привлекала к ней возможность, открытая перестройкой, перейти от кухонных полуподпольных дискуссий к совершенно свободной дискуссии в лучших московских клубах. При поддержке новых властей, которые, как все провинциалы, любили группировать вокруг себя по преимуществу звонкие имена и творческие силы, подражая, хотя и неосознанно, небезызвестной мадам Помпадур. Думаю, именно “Московская трибуна” послужила своеобразным прологом Межрегиональной депутатской группы — прибежища всесоюзной, еще эсеровской, оппозиции, вознесшей на гребень своей волны не самого интеллектуального, но, пожалуй, самого тертого политика, побывавшего и на прежних вершинах власти, но будто бы гонимого более удачливыми и догматичными соперниками. Вы уже догадались, что этим “открытием” в перестроечной политике стал Борис Николаевич Ельцин — тогда самый продвинутый в демократию по-советски, даже по-коммунистически, деятель горбачевско-лигачевской выделки.

Профессор-историк Логинов был близким другом профессора-экономиста, тоже влипшего в историю, Гавриила Попова (греческие “друзья” “Правды” господа Янникосы почему-то люто ненавидели грека Попова, но это так, к слову). Гавриил Харитоныч уже возглавил Совет народных депутатов столицы, уже осваивал антисоветскую риторику, изобрел термин “административно-командная система”, готовил статью для “Известий” о четырех или пяти “Де” (десоветизация, дефедерализация и т.д.), а Владлен Терентьевич состоял, как и я, в членах полозковского Центрального Комитета КП РСФСР, не оставившего следа в истории.

Вот ведь какая история получается!

Могу заверить моих читателей, что профессор Логинов никогда не был антисоветчиком и убеждений своих, как перчатки, не менял. Он, как и многие из нас, иногда заблуждался…

Я еще раз убедился в этом, когда уже в 2003-м смотрел передачу с его участием, которую вел на телеканале “Культура” Виталий Третьяков, отставленный большим рынком с должности главного редактора “Независимой газеты”. Логинов говорил то, что думал.