Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы
Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы читать книгу онлайн
Настоящий труд поднимает два взаимосвязанных вопроса. Первый касается исторического сознания, которому сегодня, кажется, серьезно не хватает единства. Разногласия затрагивают то, чем характеризуется наш век по сравнению с другими: неслыханный размах уничтожения людей людьми, ставший возможным лишь в силу захвата власти коммунизмом ленинского типа и нацизмом — гитлеровского.
Второй вопрос касается Катастрофы. Легче констатировать, чем объяснить то факт, что вопрос о Катастрофе неотступно преследует не только историческую память века в целом, но и — специфически — соотношение или сравнение между памятью о коммунизме и памятью о нацизме.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Невероятная амнистия преступлений коммунизма, по-моему, чаще всего порождена этим вторым типом забвения. Хотя при коммунизме было больше мучеников за веру, чем в любую другую эпоху истории Церкви, мы не видим ни спешки, ни усердия в составлении мартиролога.
Коммунизм рос за счет массового отступничества христиан. Нельзя быть уверенным, что это отступничество, а тем более всяческие компромиссы и уступки рассматриваются как действительная вина. Их обычно считают простительными заблуждениями и зачастую усматривают за ними благие намерения. Причина проста: христиане еще не до конца очистились от коммунистических идей, которые в их умах смешаны с гуманистическими и посредством этих последних угнездились среди мирян и духовенства. В скрытых и бессознательных формах, действуя окольными путями вышеописанных «еретических» уклонов, эти идеи по-прежнему активны. Еще и сегодня мы слышим разговоры о «третьем пути» между капитализмом и социализмом. Мы до сих пор не осознали, что, подводя наш мир под концепцию «капитализма» мы уже принимаем дихотомическую картину мира, навязанную идеологией, которая нам, как мы считаем, столь чужда. Сохранение таких навыков мышления — еще одна причина забвения. Воистину некоторая часть христианского мира все еще ясно не сознает, о чем именно полагалось бы помнить.
Сказанное о христианах можно отнести и к евреям — кроме, разумеется, того, что относится к сути веры. Коммунизм — не еврейское изобретение. Его истоки легче обнаружить в христианстве, чем в иудействе, которое в этом отношении лишь последовало за христианством. Но многие евреи стали приверженцами коммунизма, как только он возник в середине XIX века, и затем были с ним связаны так же ревностно, с той же нерушимой убежденностью, порывая со своей общиной, историей и верой так же, как порывали со всем своим христиане.
В этой авантюре евреи сыграли важную, но не главную роль. В 1917 г. большинство российских евреев не пошло за большевиками. Они были такими же жертвами большевиков, как и все прочие. Те же, кто был в партии, долго занимали в ней первостепенные места, по по мере того, как расцветал антисемитизм, все больше отодвигались на второй план. Тем не менее такие фигуры, как Ягода и Каганович (и многие другие в России и Восточной Европе), могут соперничать с самыми чудовищными преступниками нашего века. Так что и здесь уместны память и покаяние, по крайней мере если считать, что эти евреи-отступники все-таки оставались евреями. Пока что среди евреев так же распространены амнезия и забвение и так же спокойна совесть, как и среди христиан.
Затрагивая эту тему, на мой взгляд, следует подчеркнуть нечто, на что редко обращают внимание. Известно, что с тех пор, как еврейский народ, обретя равноправие в конце XVIII века, вернулся в общую историю Запада, он (или по крайней мере некоторые его члены) принимал участие во всех добрых или злых делах, затеянных народами, с которыми он смешался. Евреев встречаешь в успешной или бедственной истории философской и общественной мысли, политической, социальной и экономической жизни. За исключением, разумеется, нацизма. В этом деле, столь исключительно устремленном к злу (в нашем веке сравниться с ним в этом может только коммунизм), евреи — жертвы, а не виновники. Библейские пророки сочли бы это великой милостью, ибо они учили, что такому страшному греху следует предпочесть смерть. Евреи были избавлены от соблазна, в который люди из числа «народов» впали во множестве. С этой точки зрения, они справедливо чувствуют себя невинными и непричастными.
Еврейскую память о нацизме обостряют два сопутствующих фактора. Нацизм, изначально провозглашавший себя врагом демократии в то время как коммунизм изображал себя ее вершиной, — в силу этого стал тем отрицательным полюсом, по отношению к которому самоопределяется всемирное движение за демократию, ускоренно развивающееся, начиная с 1945 года. Более того, поскольку нацизм был зачислен в крайне правые движения — левые по контрасту являли себя его противоположностью. Во Франции, где во время оккупации были и компромиссы, и соучастие, где после капитуляции был установлен фашиствующий режим, левые заинтересованы в захвате монополии на «антифашизм», отождествленный, согласно коммунистическому «писанию», с антинацизмом. И, значит, они заинтересованы в том, чтобы заполучить на свою сторону еврейское общественное мнение, набивая цену памяти о нацизме, в результате чего евреи попадают скорее в сферу интересов левых, чем в ту, где лежат интересы еврейской общины.
Еврейскую память по нраву беспокоят идейные течения непосредственно оскорбляющие ее. «Негативизм» [отрицание Катастрофы] — крайний тип таких течений. Он настолько выходит за всякие рамки истины и исторического здравого смысла, что ею поддерживают лишь несколько отдельных личностей, не имеют ни малейшего интеллектуального авторитета. Неприятно, что во Франции это течение запрещено законом, принятым к тому же под покровительством коммунистов. Дискуссию не следует в законодательном порядке избавлять от вопроса об истине. Иначе те, кто отрицает надежно удостоверенные факты, могут жаловаться и даже похваляться, что их лишают свободы мысли, а значит, избегать позора, на который свобода мысли их обрекает.
Банализация Катастрофы — другая причина горечи. В повседневной речи слово «геноцид» приобрело расширительное значение, доходящее до злоупотреблений. Его применяют к любым притеснениям, серьезным и несерьезным, и скоро мы дождемся, что геноцидом назовут резню морского котика или охоту на китов.
Люди уничтожают друг друга с тех пор, как стали достаточно многочисленными, чтобы воевать. По античным законам войны, всех взятых в плен мужчин, способных носить оружие, предавали смерти, а женщин и детей отдавали в рабство. Согласно сегодняшнему словоупотреблению, Троянская война или Пунические войны — это геноцид. Еврипид в «Троянках», Фукидид, рассказывавший о наказании мелийцев, описывали факты геноцида. Средневековый немецкий «Дранг нах Остен» привел к исчезновению нескольких славянских и балтийских народов, живших между Эльбой и Одером. В межплеменных африканских войнах сегодня, когда современное оружие заменило дротики, за несколько месяцев погибает миллион человек. Кто помнит о скифах, сарматах, аварах, печенегах, хазарах — народах:, некогда славных, а ныне пропавших без следа?
Массовое убийство — еще не геноцид. В правовом словоупотреблении, которое ратифицировано международной конвенцией, геноцид — «методическое уничтожение этнической группы» Это определение хромает: многие вышеупомянутые массовые убийства подходят под это определение; с другой стороны, если усомниться в том, что евреи — «этническая группа» (т. е. исходить из нацистской концепции), то Катастрофа не войдет в эту категорию!
Чтобы остаться в рамках исторического здравого смысла и в границах XX века, я предлагаю договориться о том, что геноцид в прямом смысле слова, в отличие от обычного массового убийства, требует следующею критерия: нужно, чтобы резня совершалась умышленно, а умысел возник в рамках идеологии, имеющей целью уничтожить часть человечества во имя торжества идеологической концепции добра. Замысел уничтожения должен охватывать всю намеченную к уничтожению группу, даже если он не доведен до конца из-за материальной невозможности или изменения политики. Единственным известным прецедентом могла бы считаться Вандея, которая, согласно приказам Конвента, должна была быть «уничтожена» целиком. Карье писал: «Во имя человечества я очищаю землю свободы от этих чудовищ» И действительно, зону уничтожения очистили от населения на четверть, что близко к достижениям XX века.
Применяя этот критерий, мы прежде всего выделим нацистское истребление евреев и цыган, «чистый» геноцид; к нему следует присоединить уничтожение инвалидов, от которых Гитлер избавился накануне войны. Я присоединяю сюда также украинский геноцид 1932–1933 гг., который напоминает вандейский тем, что совершался, когда крестьяне уже прекратили всякое сопротивление, и был прерван, когда политическую цель сочли достигнутой. Прибавим также армянский геноцид 1915 г. и камбоджийский. Все эти случаи геноцида были заранее запланированы и держались в глубокой тайне. Тайна не устояла: где — перед военным поражением, «де — перед падением виновного в геноциде режима. Однако, к примеру, тайна украинского геноцида едва-едва раскрыта и даже сейчас далеко не полностью документирована. Обычно считают, что тогда погибли 5–6 миллионов человек. Можно полагать, что были и другие случаи геноцида, о которых мы не слышали ничего.