Трансформация войны

Столкнувшись с проблемой распада старой королевской армии, в 1793 г. Национальное собрание Франции «реквизировало на неограниченный срок» всех граждан на службу нации, включая не только мужчин, но и женщин, детей и стариков. Чтобы противостоять огромным новым армиям, которые сделала возможными mobilisation gene rale, остальные государства были вынуждены в большей или меньшей степени последовать этому примеру. Позднее, в XIX веке, даже такие реакционные государства, как Австрия, Пруссия и Россия, были подхвачены националистической волной. Правительство этих стран настаивало на проявлении населением патриотического энтузиазма и все чаще требовало, чтобы люди не только жертвовали своей собственностью в пользу общего дела, но и вносили личный вклад в военные усилия. Были мобилизованы образовательные учреждения, публичное искусство, религиозные обряды, а также задействованы различные средства пропаганды. Народные массы каждой страны призваны были воочию убедиться в величии, силе и правоте своего государства. Однако не следует преувеличивать значимость этих перемен. Циники, вероятно, заметят, что если до 1789 г. образованные представители общества сходились во мнении, что войны велись за счет населения, то после этой даты уже считалось, что они ведутся от его имени. Как бы то ни было, «триада» компонентов, из которых слагается война, — т. е., по Клаузевицу, населения, армии и государства — не была затронута революцией.

Идея войны как чего-то такого, что может вести только государство, упрочилась за десятилетия реакции, последовавшие за Венским Конгрессом 1814–1815 гг. Теперь зарождавшаяся в это время промышленная революция имела следствием массовые беспорядки и народные волнения. Страх перед призраком новой Французской революции и усталость от войн привели к тому, что многие европейские государи боялись своего собственного народа больше, чем друг друга. Они совсем не желали вооружать свой народ; скорее наоборот, старались лишить его уже имеющееся у того оружия. Самый известный из случаев такого рода борьбы имел место в Пруссии. С тех пор как Наполеон был сослан на остров Святой Елены, отпала необходимость в Landwehr — гражданском ополчении, состоявшем из представителей среднего класса, — и монархия распустила его, опираясь на помощь регулярной армии. Регулярные армии, считавшиеся решающим средством подавления революции (король Прусии Фридрих Вильгельм IV заметил однажды, что «демократов можно одолеть только с помощью солдат» — «gegen Demokraten helfen nur Soldaten»), становились все более профессиональными. В некоторых государствах система набора позволяла призванным на воинскую службу зажиточным людям «купить» себе замену. Это приводило к тому, что рядовыми солдатами становились представители низших классов. Солдаты, как и прежде, находились в полной изоляции от общества. Дело дошло до того, что во Франции времен Луи-Филиппа были выпущены приказы о том, чтобы солдаты все как один носили бакенбарды, причем всенепременно черные.

Целый ряд международных соглашений, датируемых в основном периодом между 1859 (сражение под Сольферино) и 1907 (вторая Гаагская конференция) годами, кодифицировали эти идеи и воплотили их в позитивное право. Дабы терминологически отделить войну от просто преступления, она была определена как нечто, ведущееся суверенными государствами, и только ими. Солдаты определялись как служащие, имеющие право участвовать в вооруженном насилии от имени государства. Как следствие этого запрещалась старинная практика выдачи каперских свидетельств и само каперство. Для того чтобы получить и сохранять за собой это право, солдаты должны были тщательно регистрироваться, носить знаки различия и контролироваться — во избежание каперства. Считалось, что сражаться они могут только в военных мундирах, оружие должны носить «открыто» и обязаны выполнять приказы командира, который мог быть привлечен к ответственности за их действия. Солдаты также не должны были совершать такие «низкие» поступки, как нарушение перемирия; снова браться за оружие после ранения или взятия в плен и т. п. Предполагалось, что гражданское население не будет затронуто действиями военных, если это не будет обусловлено «военной необходимостью». В свою очередь, население не должно было вмешиваться в войну, предоставляя солдатам возможность сражаться друг с другом. Гражданские лица, нарушающие эти правила, т. е. прибегающие к вооруженному насилию, не получив предварительно соответствующего разрешения вышеописанным способом, делают это на свой страх и риск и, будучи схваченными, могут быть подвергнуты жестокому наказанию. Всю тяжесть выпавшей им участи изобразил Гойя, написавший во время испанского восстания серию картин, которая получила название «Ужасы войны».

Одним из преднамеренных или невольных результатов этих соглашений оказалось то, что неевропейское население, никогда не знавшее государства и связанного с ним жесткого разделения на правительство, армию и народ, автоматически объявлялось бандитским. Как только местные жители хватались за оружие, их сразу же называли hors de loi [13]. Тем самым была открыта широкая дорога для разного рода зверств. Европейские войска нередко вели себя так, будто они были не на войне, а на сафари. Они истребляли местных жителей как животных, не делая различия между вождями, воинами, женщинами и детьми. Даже в так называемом цивилизованном мире нарушение правил войны не было чем-то немыслимым. Американский Юг до сих пор не забыл, как в 1864 г. генерал Шерман прошелся огнем и мечом по штату Джорджия. Одержав в 1870 г. победу над французской армией, немцы много натерпелись от franc-tireurs [14] и подавляли их зверскими методами. И все же, что касается «цивилизованного» мира, упомянутое разделение в целом строго соблюдалось. С 1854 по 1914 г. произошел ряд «кабинетных» войн. Каждая из них объявлялась правительством для достижения вполне определенной цели, например, для занятия какой-нибудь провинции, оказания помощи союзнику, или — как в войне Пруссии против Австрии — выяснения того, кто будет хозяином в Германии. Как это ни парадоксально, наилучший пример этого рода дают нам Соединенные Штаты. Гражданская война официально считалась мятежом. Тем не менее официальный юнионистский текст по международному праву — Кодекс Либера (названный так в честь его составителя Фрэнсиса Либера) — объявлял, что война вестись будет так, как если бы это был международный конфликт, и с мятежниками будут обращаться соответственно.

Если подвести итог вышесказанному, идеи Клаузевица о войне проистекали из того факта, что начиная с 1648 г., войны вели преимущественно государства. Не считая небольшого периода революционных страстей и партизанских восстаний, эти идеи оказались еще более применимы к XIX веку. Это был период, когда в силу различных причин правовое разделение между правительством, армией и народом стало еще более строгим, чем раньше, поскольку 1848 год положил конец вооруженным восстаниям. Внутригосударственное политическое насилие в основном ограничивалось действиями анархистов — название этого течения говорит само за себя. Не считая эпизодических взрывов бомб, государствам практически удалось достичь своей цели — монополизировать вооруженное насилие. Прошло совсем немного времени, и эта монополия была кодифицирована в формальном международном праве. На самом деле тринитарная доктрина войны настолько глубоко укоренилась в сознании (даже сегодня), что мы обычно добавляем к слову «война» то или иное определение — «тотальная», «гражданская», «колониальная» или «народная» — в тех случаях (каких сегодня большинство), когда ситуация не описывается этой доктриной. Но существование исключений все же понуждает серьезно усомниться в том, что триединство «правительство — армия — народ» позволяет наилучшим образом понимать как «нецивилизованные» войны, так и великие войны ХХ в. Это тем более относится к тем периодам, составляющим большую часть истории человечества, которые Клаузевиц посчитал не заслуживающими подробного рассмотрения.