Живи

Некоторые посетители Клуба появляются тут регулярно. Некоторые — изредка. Но если человек посетил Клуб два или три раза, он тут уже считается своим. Как бы долго он ни отсутствовал, он рано или поздно появится вновь. Появится хотя бы затем, чтобы похвастаться предстоящим отъездом в Москву или поплакать по поводу предстоящей «вечной командировки на тот свет», то есть по поводу помещения в больницу с диагнозом, не оставляющим никаких зацепок для оптимизма. Некоторых посетителей Клуба как тунеядцев и нарушителей общественного порядка высылают из города в «Атом», а то еще куда-нибудь подальше. Им тут устраивают настоящие проводы, порою — очень трогательные. Как же эти люди живут, если случайное сборище пропойц и неудачников становится для них самым близким человеческим объединением?

Наш Клуб пережил все антиалкогольные кампании. Он держится и сейчас, несмотря на то что против пьянства предпринимаются драконовские меры, включая неимоверно возросшие цены на алкогольные напитки. Это говорит о том, что дело тут не в пьянстве как таковом. Людям нужны какие-то неофициальные места, где они могли бы время от времени встречаться и беседовать, очищая душу от накопившихся в ней болей и тревог. Наш Клуб — своего рода храм и исповедальня. Что же мы такое есть, если наш храм является таким убогим? Спасают Клуб от ликвидации только бюрократическая волокита в инстанциях власти и скрытый саботаж указаний Москвы.

Сегодня в Клубе собралась довольно большая компания: Блаженный, Бард, Агент, Психолог, Полковник, два преподавателя университета — Профессора и какой-то старик, которого я тут увидел в первый раз. Бард на сей раз без гитары — украли. Что из себя представляют эти люди, по существу, сказать трудно. Мы встречаемся не так уж часто и знаем друг о друге лишь отдельные факты, да и то поверхностные.

Блаженный

Не знаю, каково настоящее имя Блаженного, кто он по профессии, где живет и как зарабатывает на жизнь. Только один раз за все время нашего знакомства он заговорил о себе и рассказал следующее.

В каком-то учебнике русской литературы по недосмотру редакторов была напечатана такая фраза: «Лермонтов родился в деревне у бабушки, в то время когда его родители жили в Москве». Я не вижу в этой фразе ничего комического. Я сам родился в деревне Бог знает у кого, когда мой отец был на фронте, а мать работала на военном заводе в Партграде. В детстве я был убежден в том, что мой отец пропал без вести на фронте. Я гордился этим. Выдумывал романтические версии гибели отца: закрывает своей грудью амбразуру вражеского дота, бросается со связкой гранат под вражеский танк, взрывается с вражеским эшелоном. Однажды мать, сильно упившись, призналась, что мой отец дезертировал из части, направлявшейся на фронт, и лишь после этого пропал без вести. Я сначала очень переживал это известие. Но скоро привык и стал выдумывать новые романтические истории исчезновения отца: долговременное задание нашей разведки, бегство в Америку… Когда я уже кончал школу, у нас появился человек, который сказал, что служил с отцом в одной части, что долго разыскивал нас после войны, чтобы рассказать правду о гибели отца. Оказывается, отец не дезертировал. Их часть отправлялась на фронт. Ехали в товарных вагонах. Кормили их помоями, какие и свиньи жрать не стали бы. Многих пронесло со страшной силой, в том числе — отца. Оправлялись на ходу поезда. Двоим приходилось держать того, кто оправлялся. Когда держали отца, кто-то посоветовал для надежности держать его за уши. Все рассмеялись. Рассмеялись державшие отца и сам отец. И выронили отца, а чтобы избежать неприятностей от начальства, сообщили, будто отец отстал от эшелона. Не все ли равно, как погиб человек?! Война же была. Конечно, они не подумали о том, что жена и ребенок останутся без пенсии. Да они и не знали об этом. Теперь он, гость, готов искупить свою вину и подтвердить, что мой отец был честным воином, а не дезертиром. Я сказал, что предпочитаю оставаться сыном дезертира, чем погибшего из-за поноса честного воина. Я представил себе хохочущего и исходящего поносом отца, падающего под колеса поезда, и сам начал хохотать от такой сюрреалистической картины. Гость укоризненно покачал головой. «Ну и молодежь пошла, — сказал он, уходя. — Никакого уважения к героическому прошлому отцов!»… Школу я так и не закончил…

Бард

Слово «бард» в применении к нашей русской действительности обозначает человека без слуха и без голоса, который нараспев шепчет или истошно вопит под гитару «стишата», сочиненные им самим или ему подобным другим существом в состоянии крайнего перепоя. Барды в нашей области появились, как и сама советская власть, не на пустом месте, а на большой дороге мировой цивилизации. У них были предшественники. Те ходили по поездам и вообще по людным местам, тренькали на балалайке и пиликали на гармошке, плаксивыми пропитыми голосами скулили жалостливые песни (вроде «В воскресенье мать — старушка к воротам тюрьмы пришла…») и просили подать «кто сколько может инвалиду войны». В последние годы их вытеснили барды в указанном выше смысле слова. Барды сами стали сочинять злободневные стихи. Подаяние они не просят. Их подкармливают их поклонники. Иногда собирают им какие-то гроши, снабжают поношенной одеждой. Постоянной работы у них, как правило, нет. Власти считают их тунеядцами, время от времени задерживают и высылают из города, в основном — на химический комбинат или в «Атом».

Наш Бард — уже пожилой человек, ветеран войны. Время от времени он устраивается на работу сторожем, истопником или грузчиком. Работает ровно столько, чтобы не придиралась милиция. Он — хороший рассказчик. Вот один из его рассказов.

Случилось это в начале войны. Их подразделение отступало в глубь страны, не успевая зарывать убитых. Но однажды они одержали победу, которая им дала передышку, достаточную для того, чтобы сварить кашу, поспать и зарыть трупы товарищей. Они молча копали яму для братской могилы, стараясь не думать об участи, ожидающей их самих. «Не хотел бы я после смерти гнить вот в такой коллективной могиле, — вдруг сказал один парень. — Хотел бы гнить в отдельной могиле». На парня донесли в Особый отдел. Его судили по законам военного времени и расстреляли. Но тут перед их начальством возникла проблема: как хоронить расстрелянного? В братской могиле нельзя согласно инструкции. И это было бы неуважением к здоровому коллективу павших воинов. А хоронить отдельно — значит удовлетворить желание преступника и пойти на уступку буржуазному индивидуализму. Всю ночь начальство совещалось в сарае, где расположился штаб подразделения.

Сейчас это может показаться смешным. Но тогда слова такого рода владели душами людей много сильнее, чем сейчас. Зато им тогда нынешние словесные баталии, вовлекающие в свою сферу миллионы людей, показались бы нелепостью и бредом сумасшедшего. О чем говорили участники той самой логической дискуссии в деревенском сарае (быть может, самой необычной дискуссии в истории логики), осталось неизвестным: на рассвете шальной немецкий снаряд угодил прямо в сарай.

Смертельно раненный политрук приказал сбросить расстрелянного солдата в еще не зарытую братскую могилу. «Политически зрелый коллектив павших однополчан, — прохрипел он при этом, — поможет провинившемуся товарищу преодолеть пережитки буржуазного индивидуализма в сознании». Самого политрука зарыли в индивидуальной могиле в знак уважения к его высокому чувству коллективизма.

Агент

Об Агенте ходит слух, будто он — сотрудник идеологического отдела КГБ. Сам он этот слух не опровергает — почета больше от этого. По другим слухам, он преподает марксизм в каком-то техникуме. Однажды мы завели разговор о том, что пошатнулась вера в марксизм. Он предложил такой метод преодоления этого непочтения к марксизму: создать особое тайное общество наподобие иезуитского ордена. Марксезуитский Орден! Конечно, при ЦК. Лучше — при КГБ. Задача Ордена — следить за чистотой марксизма и за тем, чтобы люди относились к нему должным образом. Дать членам Ордена особые полномочия. За границу щупальца запустить. Напечатал, например, некий профессор книжонку без ссылок на марксизм. Поздно вечером к нему заходят двое мужчин и говорят: если ты в своей следующей вшивой статейке или книжонке не обозначишь четко и подобающим образом свое отношение к марксизму, дочку изнасилуем, черепушку кирпичом прошибем, квартиру ограбим, дачу спалим. А если кому-нибудь пикнешь о нашем этом разговоре, опять же дочку изнасилуем, черепушку кирпичом прошибем, квартиру ограбим, дачу спалим. Беда только в том, что теперь уже никто не знает, в чем должна заключаться чистота марксизма.