Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза

15. ИСТОРИЧЕСКАЯ ОШИБКА ЛЕВЫХ

Идентичность реал-социализма, национал-социализма и иных разновидностей "обыкновенного фашизма" достаточно очевидна. Почему же приходится о ней писать как о чем-то новом? Только потому, что в определенных кругах Запада принято или игнорировать, или же без каких-либо серьезных аргументов отвергать эту очевидность. Речь идет не о коммунистах – их позиция известна и неудивительна, а о настоящих левых и не в последнюю очередь – о социал-демократах.

Хочу сразу подчеркнуть: я отнюдь не намерен нападать на социал-демократию. Она сыграла важную роль в создании современного западного общества. Демократическим социалистом был и мой отец, памяти которого я посвящаю эту книгу. В 1917 году он был председателем Совета и Городской Думы в своем городе – Туле, и теперь, спустя семь десятилетий, я с интересом читаю о его деятельности в те бурные месяцы [79].

Именно поэтому я и отвлекаюсь здесь от своей темы, чтобы без обиняков сказать социал- демократам и другим левым об их ошибке в подходе к диктатуре номенклатуры.

Историческая ошибка левых состоит в том, что они считают ленинские партии и устанавливаемые ими диктатуры левыми. А в действительности они не левые.

Верно: большевики, а затем и другие компартии отпочковались от социал-демократических партий в качестве их радикального крыла. С самого начала они твердят, будто они и есть левые, а все остальные, включая, разумеется, социал-демократов,- правые различных степеней. К претензии ленинцев и сталинцев на то, что они-де – полюс левизны, привыкли все, даже их противники. Так возникла упомянутая выше версия, будто бывает тоталитаризм правый, а бывает и левый. К правому относят национал-социалистов, фашистов и т. п., а к левому – коммунистов.

Между тем никаких оснований для такой версии нет. Да, гитлеровское движение было антимарксистским, но это не доказательство, что оно правое. Мы уже отмечали, что Ленин, хотя и провозглашал марксизм догмой, но в ряде важных вопросов занял антимарксистскую позицию; ни то, ни другое не свидетельствует о его левизне. Да он и прямо выступал против "детской болезни левизны в коммунизме".

В качестве первого аргумента в пользу того, что национал-социалисты были правыми, ссылаются на финансовую поддержку их партии крупным капиталистом Фрицем Тиссеном. Но партию большевиков финансировал крупный московский капиталист Савва Морозов, а в годы первой мировой войны – германский генеральный штаб; немалые суммы поступали также от ограбления банков, так называемых "экспроприации". Что тут "левого"?

Как второй аргумент приводится тот факт, что фашизм и национал-социализм сохранили рыночное хозяйство в Италии, Германии и оккупированных ими странах. Мы уже сказали о причине такого курса: фашистско-нацистская партбюрократия хотела использовать немедленно наличие развитого промышленного производства, а. не экспериментировать. Контроль же над экономикой был в руках их государства. Но ведь и Ленин после экономической катастрофы "военного коммунизма" взял аналогичный курс, провозгласив в марте 1921 года нэп – возрождение рыночного хозяйства при сохранении, как тогда говорилось, "командных высот" в руках Советского государства. Да, несколько лет спустя нэп был ликвидирован Сталиным. Но мы не знаем, какую экономическую политику повел бы Гитлер, если бы не начал войну через 6 лет после своего прихода к власти. А в ходе войны гитлеровское руководство ничего не меняло в экономике – даже не распустило колхозы на оккупированной вермахтом советской территории. Те, кто принял коминтерновский тезис, будто национал- социалистическое правительство было марионеткой немецких капиталистов, должны ответить на вопрос: почему же тогда эти капиталисты обязаны были выполнять 4-летний экономический план гитлеровского правительства, а не наоборот?

Партия Гитлера называлась "Национал-социалистическая немецкая рабочая партия"; ее провозглашенной целью было построение "немецкого социализма", то есть, выражаясь сталинскими словами, "социализма в одной, отдельно взятой стране", Германии. Партия вела пропаганду против "плутократов". В чем же тут принципиальное отличие от ленинской партии, которое заставило бы одну отнести к правым, а другую – к левым?

Может быть, в корне различен был социальный состав НСДАП и КПСС? Нет. В обеих "рабочих" партиях руководство было с самого начала поставлено перед проблемой недостаточного притока рабочих в партию и никогда не было в состоянии решить эту проблему [80]. Это относится и к другим партиям "нового типа". Так, в правившей в ГДР партии СЕПГ немногим больше 1/3 составляли рабочие с производства, а среди покинувших партию – почти 80% были рабочими [81]. Взглянем на социальное происхождение вождей партии. Ленин был дворянином и интеллигентом. Гитлер – сыном мелкого чиновника, рабочим, солдатом. А их соратники? Троцкий происходил из богатой семьи. Жена Ленина Крупская была дворянкой. Так что большевистские вожди стояли на социальной лестнице выше Геринга, Гесса, Геббельса. Неверно делать отсюда вывод о том, что большевистское руководство было правым, а нацистское – левым, но обратный вывод тоже неверен. Просто между КПСС и НСДАП не было разницы по социальному составу – ни в партии, ни в номенклатурной верхушке.

С какой точки зрения ни подойти, нет признаков того, что ленинцы и сталинцы – левые, а гитлеровцы и муссолиниевцы – правые. Они одинаковы.

Если они не левые, то что же: и те и другие – правые? Тоже нет. Левые, правые, центр – все это политические категории плюралистического общества. А в классическом тоталитарном обществе ни левых, ни правых, ни центристов нет. Есть только "генеральная линия" господствующего класса – политбюрократии; все несогласные с ней считаются преступниками и подвергаются каре. Так обстояло дело в СССР и других странах реального социализма до начала кризисов их режимов, так было при национал-социализме и прочих разновидностях "обыкновенного фашизма".

Характерно, что деление на левых и правых в советском обществе наметилось сразу после того, как при Горбачеве в этом обществе возникли элементы плюрализма, то есть отхода от тоталитарной системы.

Партии фашистов, коммунистов, национал-социалистов не левые и не правые – они тоталитарные, иными словами, они попросту хотят власти. Только не той, по их мнению, жалкой власти – с оглядкой на конституцию, законы, парламент, свободную прессу, профсоюзы, которую на время, от выборов до выборов, получают государственные деятели парламентских демократий. Тоталитаристы хотят тотальной, диктаторской власти, не заискивающей перед капризными избирателями, а управляющей покорными подданными. В этом причина откровенного презрения Ленина и других тоталитаристов к "буржуазной демократии" и "парламентскому кретинизму", отсюда их желание не делать карьеру в плюралистической системе, а сломать эту систему и заменить ее "диктатурой пролетариата" или "принципом фюрерства".

Пока тоталитарные партии действуют в условиях плюрализма, они прикидываются левыми, рабочими партиями. Но это мимикрия, основанная на расчете, что рабочих можно будет использовать для захвата власти, в деле же свержения существующего строя поддержку можно найти именно в левых, а не в правых кругах. На словах они и после захвата власти и установления своей диктатуры продолжают числиться "левыми" и "революционерами", борющимися против "старого мира". Но на деле тоталитарная диктатура политбюрократического класса является более суровой и действительно более тотальной, чем военная диктатура правого толка, хотя, конечно, и такие диктатуры грубо нарушают права человека и должны сойти с исторической арены.

С проблемой западных левых, оказавшихся в СССР не в качестве туристов или членов делегаций, а в качестве постоянных жителей, мне довелось соприкоснуться. Одним из них был Владимир Дмитриевич Казакевич, дворянин, который, будучи эмигрантом в США, возненавидел "американский империализм", сотрудничал в просоветской русскоязычной газете и в конце 40-х годов вернулся в СССР вместе со своей женой – американкой Эмили. Впервые я его увидел тогда же, у Гульянца, заведующего отделом печати США в Советском Информбюро. Одетый в модный американский костюм, Казакевич весело иронизировал по поводу американских порядков, а Гульянц с парой своих сотрудников похохатывали, с завистью глядя на соотечественника, которому посчастливилось более четверти века прожить в США. Через 8 лет я снова его встретил: мы оба работали в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР. Казакевич поблек, обносился и над США уже не смеялся. Он жаловался мне: "Я всегда был левым. В Америке я мог показать это в своих статьях и докладах. А вот как здесь показать свою левизну?" И правда, это было невозможно. Он пытался переломить себя, подладиться, написал в стенгазету статью с призывом повышать трудовую дисциплину в институте. Но ткань тоталитарного общества неумолимо выталкивала Казакевича. С ним предпочитали не иметь дела: бывший эмигрант, жил в США, жена американка,- лучше держаться от них подальше. Да и сам он внутренне все больше тяготел не к русским, а к выходцам с Запада: бывшим советским шпионам Маклину, Берджесу, безымянному американцу, который работал у нас в институте под псевдонимом Стюарт Смит. Их объединяла ностальгия по брошенному, прежде столь ненавистному, а теперь манящему, но уже недосягаемому миру.