Игры политиков

То, что даже после начала войны англичане сохраняли склонность к политике примирения, возмущало Черчилля до глубины души. «Это стремление ни в коем случае не задеть противника меня как-то не привлекало, — вспоминает он. — Получается, хороший, добропорядочный, цивилизованный народ ни при каких условиях не должен наносить удар первым, надо ждать, пока его самого не добьют. В те дни устрашающий немецкий вулкан со всеми своими подземными источниками энергии готов был вот-вот извергнуться… С одной стороны (английской), бесконечные тол-ковища о всякого рода банальных вещах, не принимается никаких решений, а те, что принимаются, тут же аннулируются, господствует позиция: «не задевайте врага, таким образом вы его только разозлите». А с другой (немецкой) — готовится неизбежное: гигантская машина со скрежетом прокладывает себе путь вперед, готовая обрушиться на нас всей своей мощью».

Преисполненный решимости занять премьерское кресло, Черчилль начал полномасштабную, хоть и необъявленную борьбу за него. Оружием его стало радио. По словам Манчестера, Черчилль использовал его возможности со всей страстью. «До назначения на пост военного министра аудитория Черчилля ограничивалась в основном палатой общин, лекционным залом и в ходе избирательной кампании — партийным митингом. Теперь все в одночасье переменилось. Англия воевала; боевые действия велись только на море, и миллионы людей, которым речи Черчилля были знакомы лишь по газетам, получили возможность услышать его густой, решительный голос, с его драматическими обертонами, паузами, грохочущими согласными, от которых, по словам одного радиослушателя, репродуктор дрожит. Черчилль — раньше это было всего лишь имя на газетной полосе, да и собственные его печатные выступления были лишены напора его устной речи. Он находил точные слова для выражения мыслей, которые слушатели разделяли, но не умели сформулировать».

Это были не лозунги, даже не предвыборные речи. Однако же выступления Черчилля по Би-би-си убеждали Британию в том, что иной альтернативы слабому Чемберлену нет. Для Черчилля это было первое военное сражение; он понимал, что ему выпало на долю защитить Англию, но понимал он и то, что сначала надо завоевать умы и сердца англичан.

Радио стало инструментом, с помощью которого Черчиллю удалось объединить идею и свой неотразимый индивидуальный стиль поведения и высказывания. Подобно множеству иных лидеров, востребованных кризисными временами, он инстинктивно понимал, что ключевую роль для достижения политического успеха имеет способность эмоционального общения с людьми. Речи предназначены не для глаза, но для слуха. Когда, используя радиоволны — привилегия, дарованная лишь членам кабинета, — Черчилль начал обращаться к англичанам непосредственно, он перестал быть троглодитом-империалистом прежних времен и сделался славным, добрым патриотом, умевшим одновременно завоевать доверие и воодушевить людей.

Радиообращения Черчилля отличались одновременно драматизмом и зажигательностью. В одном из них (октябрь 1939 года) рассказ о столкновении английского флота с немецкими подлодками заставил всю нацию затаить дыхание. Субмарины, сообщил он слушателям, «набросились, когда все мы, две тысячи судов, постоянно бороздящих океаны, занимались своим обычным делом. Им удалось нанести значительный ущерб, — продолжал Черчилль доверительно и в то же время твердо, — но королевский флот… немедленно контратаковал противника и теперь преследует его день и ночь… не скажу безжалостно, упаси нас от этого Бог, но со всей решительностью и не без пылкости».

Покончив с Польшей, Гитлер затеял было с западными демократиями переговоры о мире. В своем радиовыступлении 12 ноября 1939 года Черчилль отверг этот жест: «Мы всячески пытались предотвратить войну и во имя мира закрывали глаза на многое из того, что произошло, хотя и не должно было бы произойти. Но теперь мы воюем и будем воевать, мы будем воевать до конца, до победы… Можете быть совершенно уверены: либо все, что отстаивают в современном мире Англия и Франция, пойдет прахом, либо мы избавимся от Гитлера, нацистского режима и угрозы, которую несет Европе Германия или, если угодно, Пруссия. Вот как стоит сегодня вопрос, и каждый должен набраться решимости взглянуть в глаза ясным, суровым фактам».

Высокие проблемы строительства империи Черчилля больше не занимали. Теперь он сражался за выживание самой Англии. Одно из своих выступлений на Би-би-си он закончил страстным призывом к вооруженной борьбе: «И вот мы начали; и вот мы идем вперед; и вот, с Божьей помощью и убежденностью в том, что мы являемся защитниками цивилизации и свободы, мы идем вперед и дойдем до конца». А у англичан снова появился лидер.

Выходя за пределы своего формального положения первого лорда адмиралтейства, Черчилль убеждал нацию в том, что Германия вовсе не так сильна, как кажется. Он говорил в одном из своих радиообращений, что у него есть «чувство и убежденность, что этот злодей и его приспешники далеко не так уверены в себе, как уверены в себе мы с вами; в глубине их порочных душ живет страх перед надвигающимся возмездием за те преступления, за ту разрушительную оргию, в которую они ввергли нас всех. Выглядывая из своего лагеря, где слышен лишь топот сапог и лязг оружия, они не могут ни в едином месте земного шара встретить дружественный взгляд. Ни в едином!»

Черчилль пытался воодушевить нацию — и в то же время вел упорную кампанию за кресло премьер-министра и продвигался к своей цели, как пишет Манчестер, вполне уверенно. «После появления Гитлера в Праге пацифизм в кругах среднего и низшего класса начал иссякать и с объявлением войны сменился патриотизмом… Признаки этого сдвига нельзя было не заметить… Заговорили — больше за пределами парламента, нежели в его стенах, — о Черчилле как о премьер-министре».

Воинственная риторика Черчилля находила у англичан все больший отклик. Как проницательно отмечает Уильям Манчестер, «его природная агрессивность, неуместная в мирное время и всего лишь год назад способная оттолкнуть людей, ныне превратилась в доблесть». Даже личный секретарь Чемберлена Джек Колвилл, по свидетельству того же Манчестера, записывает в дневнике, что Черчилль успешно продвигается к своей цели: «Несомненно, он внушает доверие и, боюсь, еще до конца года станет премьером… это единственный человек в стране, который вызывает нечто похожее на всеобщее уважение».

Даже Адольф Гитлер не мог отрицать этого. По прошествии недолгого времени он стал регулярно огрызаться в его адрес, хотя противник все еще оставался лишь флотским начальником. Когда, проглотив Польшу, фюрер соизволил обратиться к Британии и Франции с предложением покончить с конфликтом, он предупредил англичан, что им придется выбирать между миром и «взглядами Черчилля и его последователей». Руководитель нацистской радиовещательной службы Ханс Фритцше высказывался откровеннее: «Вот, стало быть, что думает этот бандит! И кого этот грязный лгун надеется провести? Итак, эта жирная свинья Черчилль хрюкает, будто за последние недели ни одно английское судно не было атаковано немецкими подлодками? Да неужели?»

При добрых вестях вроде потопления немецкого линкора «Граф Шпее» Черчилль немедленно бросался на радио, с графической четкостью описывая проведенную операцию. «Вооружение немецкого судна — пушки одиннадцатого калибра, зона поражения — 15 миль». Гроза морей, оно с начала войны — а ведь прошло всего сто дней — «потопило девять английских транспортных судов». 13 декабря 1939 года противник был обнаружен недалеко от берегов Южной Америки тремя кораблями союзников — «Эксетером», «Аяксом» и «Ахиллом» (Новая Зеландия). Понеся немалый ущерб, союзники, однако же, вывели из строя немецкое судно, пробив в нем 18 «зияющих дыр». При этом капитан был ранен и 37 человек команды погибли. «Граф Шпее» «доплелся» до нейтральной гавани в Уругвае, где капитан стремительно сошел на берег и покончил с собой.

Впоследствии Черчилль писал, что эта победа на море «вдохновила английский народ и подняла наш престиж во всем мире. Все восхищались тем, как три небольших английских судна бесстрашно атаковали и обратили в бегство противника, значительно превосходившего их толщиной брони и вооружением».