Отцы, матери, дети. Православное воспитание и современный мир

Но сейчас Маша не думала об этом. Она ловила своей маленькой ручкой крошечную ладошку и смеялась. Что-то очень знакомое, приятное напоминала ей эта ладошка. И вдруг она вспомнила:

— Сорока!

Сорока — которую мама и няня столько раз делали на ее собственной ладони.

"Сорока-белобока, на порог скакала, кашку варила, деток кормила".

И Маша радостно закричала маме:

— Тута мозьно деить соёку.

Это открытие привело ее в восторг. Она ловила по очереди чуточные пальчики: "этому дала, этому дала". Елочка выдергивала пальчики, она ничего не понимала. Но Машу это не смущало. Она забыла свое недовольство сестричкой. И когда мама подошла и взяла кормить Елочку, Маше уже не было обидно: она смотрела на маленькую ручку, которая ползала по груди, точно многоногая букашка и говорила маме возбужденно и деловито: "тута мозьно деить соёку".

Когда мама поняла, что Маша говорила, она долго смеялась. Ей так это показалось забавно, что она рассказала об этом папе, когда поехала к нему на свидание в тюрьму, (а она там была с Елочкой на руках, потому что та еще не могла оставаться весь день без груди).

Но папа через две решетки очень мало понял.

VII. Аму-Дарья

Часть 1

Сережа писал своему отцу в Казахстан: "Мне больше всего хочется видеть тебя, папу, а потом верблюда".

По правде сказать, Сережа сам еще не умел писать, а диктовал свои письма маме. Верблюда он видел раз в Зоологическом саду, но это был самый обыкновенный верблюд и просто стоял за загородкой. А папа писал, что у него верблюд ходит и вертит огромное колесо с маленькими кувшинчиками, которые забирают воду из глубокой канавы и выливают в маленькие канавки, по которым она бежит на поля.

И еще папа писал, что у него по городу ходят маленькие ослики и на них можно ездить. Все это было очень интересно, и Сережа едва мог дождаться, когда он с мамой поедет к папе. Мама решила его взять с собой, потому что ему еще не было пяти лет: билета брать не нужно.

Путь был долгий. Ехали в поезде больше 5 суток. И хотя мама часто говорила: "Сережа, смотри, верблюды", Сереже все-таки ехать немножко надоело. Верблюды паслись далеко и смотреть на них из окна было неинтересно. К городу Чарджую [214] приехали под вечер и сейчас же поехали на извозчике в гостиницу. Утром мама жаловалась, что всю ночь не спала от клопов, а Сережа очень удивился: он ни одного клопа не видал.

Комната была странная: окно было посредине потолка и ничего из него не было видно.

После чаю пошли в контору пароходства и там оказалось, что пароход пойдет только через 10 дней. Мама очень огорчилась. Ждать так долго было нельзя. Она пошла в чайхану искать попутчиков. Сережа шел с ней, но все останавливался и его приходилось тянуть за руку: проехала арба на огромных колесах — спицы у колес в 2 метра, протрусили два ослика с узбекскими мальчиками, попадались навстречу узбеки в полосатых халатах и больших бараньих шапках.

— Неужели им не жарко? — думал Сережа.

Солнце палило нещадно. Реки нигде не было видно. Чайхана — это просто чайная. Только в ней нет ни столов, ни стульев, а сидят на полу на циновках и пьют чай из маленьких полоскательниц.

Попутчики нашлись: два молодых студента и сухенький старичок-агроном. Они сказали, что и лодка есть, маленькая, как раз на 5 человек. Ехать можно уже сегодня, но выезжать надо вечером, когда стемнеет и потихоньку, чтобы не узнали другие лодочники.

— Почему? — удивилась мама.

— У них очередь, кому везти, а лодки очень большие, человек на 20, надо ждать несколько дней, пока соберется партия. А эти лодочники не здешние, русские, из Турткуля приехали по своему делу и едут назад, хотят захватить пассажиров.

Турткуль — это был город, где жил папа. Все было понятно. Но днем в гостиницу пришел человек и сказал маме, что она напрасно согласилась ехать — лодка очень плохая, а река капризная… да и лодочники злы.

— Вы не знаете, какая это река.

Мама волновалась. Ехать надо было 500 километров.

А Сережа все удивлялся: где же река?

Когда стало темнеть, появилась арба на огромных колесах, откуда-то из переулка попутчики тихонько снесли вещи, положили свои корзинки, на них тюки с подушками.

— Садитесь теперь вы с мальчиком наверх, — сказал студент, — а мы уйдем вперед, так будет незаметней. Да возьмите, пожалуйста, вот этот узелок.

Мама едва взобралась на верхушку высокого воза и взяла на колени порядочный узлище. Сережа пристроился рядом. Арба тронулась.

— Сережа, ведь это кажется сырые яйца, — вдруг с ужасом сказала мама. Сережа не понял, чего мама боится. Разве это какие-нибудь особенные яйца и из них что-нибудь выведется — например, змеи? Но когда в узле захрустело и мама горестно посмотрела на свое светлое пальто, Сережа догадался, в чем дело.

Арба выехала за город и ехала скрипя и подпрыгивая по каким-то пустырям без дороги. Возчик — молодой узбек кричал на лошадь непонятные слова. Кругом не видно было ни души. В узле все хрустело, но мама уже не смотрела на пальто: она обхватила одной рукой Сережу, а другой держалась; видно было, что она боялась упасть. От ее страха, от сумерек и пустынности места Сереже стало немножко жутко.

И вдруг он увидал реку: прямо за ней всходила огромная красная луна. Вода казалась черной и другого берега не было видно. А поодаль тянулся поперек реки длинный бесконечный ряд огоньков.

— Это мост, Сережа, — сказала мама. — Помнишь, мы переезжали в Самаре мост через Волгу.

Тот был один километр с четвертью, а этот — без четверти два километра.

Арба качнулась на повороте, наклонилась, и что-то затрещало. Мама ахнула, возчик закричал на лошадь, и вдруг в тишину врезались другие нестройные крики. На берегу реки горел костер. Около него человек 10 в пестрых халатах и мохнатых шапках кричали и грозили, размахивая руками. Лошадь остановилась. К арбе подошел студент и помог маме сойти с воза. Она даже ничего не сказала про яйца и только спросила: "Где же лодка?". Студент молча пошел к воде. У берега качалась маленькая четырехвесельная лодка. Сережа поскорее забрался на корму.

— Какая маленькая, — сказала мама. — А где же лодочники?

Студент молча указал рукой на людей у костра. Вдруг от них отделился высокий узбек с черной бородой и безобразным шрамом через все лицо. Он заговорил что-то сердито и угрожающе, показывая на лодку. Но нельзя было понять, что он говорит. А студенты стали класть вещи в лодку, она села глубже в воду и по стенкам ее внутри побежали тоненькие струйки.

— Лодка худая? — спросила мама.

— Жарко, рассохлась, — ответил студент.

Сзади у костра все еще кричали. Казалось, что сейчас начнется драка. Сережа сидел в лодке и смотрел то на лодку, то на людей у костра. Он забыл, что это были лодочники, и думал, что это разбойники.

— Нет, — сказала вдруг мама, — я не поеду. У меня ребенок, я не могу рисковать.

— Как хотите. Вынимать ваши вещи? — спросил студент.

— Да, пожалуйста. Вылезай, Сережа, мы не поедем.

Сережа слышал, но не двигался. Он думал, что что-нибудь не понял. Не для того разве они ехали 5 суток в поезде, потратили столько денег, тряслись на арбе, чтобы ехать к папе? И теперь, когда он уже в лодке, вылезать? А мама оглянулась и увидела, что извозчик уж уехал. Должно быть, ей стало страшно остаться на берегу одной с вещами и кричащими узбеками. Она пошептала что-то и сказала: "Не надо вынимать вещей, я еду".

Вдруг сзади все стихло. Подошли два лодочника и стали прилаживать весла. За ними подошел страшный узбек со шрамом: он кланялся и добродушно улыбался, держа шапку в руках; он желал счастливого пути. "Точно в сказке", — подумал Сережа.

— Две четверти поставили, — сказал русский лодочник, — садитесь скорее, отъезжаем.

— Лодка течет, — сказала мама.