Православная педагогика. Сборник статей. Выпуски 1-3

3. Отношения „сыновства“ в готовом виде встречаются крайне редко, так как крайне редки в наше время здоровые в духовном отношении, укладные семьи. В „сыновской“ модели, в отличие от „сиротской“, ребенок находится в доверительно-открытом отношении к кому-то из взрослых, ему возможно принять другого человека как наставника вообще и потому общение носит совершенно открытый характер и острый повод для взаимодействия как таковой не нужен. Такой ребенок обращается ко взрослому не потому, что столкнулся с решением какой-то задачи, которая оказалась не под силу, но по устойчивому навыку к послушанию. Его душа требует того, чтобы ответственные решения принимались не по одному его субъективному мнению, но по каким-то более веским и ответственным причинам. Само собой разумеется, что и „отец“, будь это родной отец или другой наставник, должен состояться в своем отцовстве, должен соответствовать своей отцовской роли.

Здесь мы встречаемся с парадоксом: „беспризорник“ всегда делает все сам, но при этом его решения и действия носят незавершенный, несовершенный характер, тогда как „сыновское“ отношение хоть и строится на совете другого, не только не является уходом от ответственности, но, напротив, свидетельствует о деловой и духовной зрелости. В этом проявляется различие свободы внешней от свободы внутренней. Тот, кто стремится к свободе внешней, оказывается водим собственными прихотями и заблуждениями, а тот, кто ищет совета наставника и благословения свыше, счастливо преодолевает свои несовершенства. Социальные качества, таким образом, оказываются напрямую связанными с теми духовными добродетелями, которые мы хотим воспитать в ребенке. Готовность сотрудничать с другими людьми, служить им, воспитанная в детях, является той прочной основой, на которой возникает и растет их религиозное чувство. И наоборот, отказ от родительства трагически сказывается на способности любить Бога и послушаться Ему».

Тема 2

В последнее время одно из самых заметных явлений в среде православных — их, если можно так назвать, «исход из мира». Я не имею в виду случаи, когда люди избирают монашеский путь. Речь идет о тех ситуациях, когда миряне, имеющие семьи, работу, друзей из числа неверующих людей, вдруг круто разворачиваются во взглядах на свои социальные связи и перестают видеть какой-либо смысл в успехах на работе, профессиональном совершенствовании, поддержании контактов с недавними друзьями. Бывает, что даже вовсе уходят с работы, а иногда под угрозой развала оказываются семьи, в которых один супруг обрел веру, а другой супруг — нет. Таким людям, как привило, свойственно очень часто посещать церковные службы, много молиться дома, читать Святых Отцов, то и дело ездить за «вразумлениями» по монастырям и к старцам. В том же духе наставляют и детей. При этом рабочие и семейные обязанности воспринимаются как нечто отвлекающее от духовных целей. Являются ли эти настроения естественной реакцией верующего человека на сложные условия современной жизни, или это явление все-таки нужно понимать как искаженное понимание добродетелей и благочестия, искание легких путей и сигнал духовного неблагополучия для самого христианина?

Отец Артемий: «Подобный эскапизм (стремление убежать со своего места) — явление, распространенное среди христиан, хотя его едва ли можно назвать христианским, православным по духу. Чем объяснить его? С одной стороны — развращением мира, с которым христианин не хочет иметь ничего общего, с другой стороны — слабостью и развращенностью человеческой воли, что свойственно не только безбожникам, погрязшим во мраке своих страстей, но и людям верующим. Увы, с обретением человеком веры моментальной и бесповоротной перемены в нем к лучшему обычно не происходит. Одно дело осудить в себе старое (что тоже бывает непросто), а совсем другое дело — построить в себе новое. Воздвигнуть в себе новый ум, новые чувства и новую волю, освященную благодатию Святого Духа. Поэтому вполне понятно, что люди, пришедшие к вере, привносят с собой в Церковь те страсти, которые были нажиты ими еще в языческий период их жизни.

Как пастырь, я хорошо вижу, что главным несчастьем для человека бывает себялюбие и излишняя обращенность к собственному „я“. От эгоизма проистекают все душевные болезни. Человек, еще в детстве заболевший „ячеством“, как правило, имеет холодный расчетливый ум и очерствленное самолюбием сердце. Как это ни удивительно, у людей православных порой такое настроение бывает особенно устойчивым и сильным, поскольку прикрывается каким-то химерическим благочестием, необходимостью „работать над собой“. Такой человек уходит внутрь себя, забывая о тех, кто находится рядом. Он легко теряет друзей, остается один, носясь с собою, как с писаной торбой. Он и Богу неприятен, и для семьи непереносим, и людям смешон.

Подобная замкнутость, обращенность на себя должна быть преодолеваема еще в детстве. И ничто не влияет столь благотворно на воспитание благородства и сочувствия к людям, как большая хорошая дружба в детские годы, не омрачаемая постоянными придирками, ссорами и подозрениями. Поэтому родителям и воспитателям пуще огня нужно бояться развить в своем ребенке подозрительность, склонность копаться в недостатках окружающих. Это непременно скажется на его умении дружить вообще. Взрослые, которые позволяют себе в присутствии ребенка рассуждать о греховности того или иного поступка его товарища, вместо благой цели — научения различать помысли и поступки — рискуют вырастить из своего дитяти зануду и критикана.

В вопросе подбора друзей, как и во всем деле воспитания, очень важна мера. Подозрительность — это грех, а осторожность — это добродетель. Поэтому, если общение нашего ребенка с кем-либо из его окружения видимо развращает его, отбивает у него вкус к духовному — в нас не должно быть места благодушию и мы обязаны помочь своему чаду избавиться от дурной компании, исхищая его из порочной среды. Никто ведь из нас не хочет, чтобы его сын или дочь были растлены юными развратниками или утянуты в мафиозную подворотню.

Но умение дружить — это умение любить еще кого-то кроме самого себя. А любовь, как известно нам из Апостольских посланий, всему верит, на все надеется и все переносит. Любовь чужда максимализма и категоричности, вычеркивающей из нашей жизни неугодного человека. Необходимо прививать ребенку великодушие, благородство, терпение, умение незло смотреть на людей, обращая внимание на лучшее в них. Христианин — это не казуист, не фарисей, не лицемер, не тот, кто изымает сучок из чужого глаза, не замечая бревна в собственном. Напротив, стихия христианской этики — это благородство, сострадание, приветливость и радость общения душ.

Хотелось бы предостеречь родителей и от другого распространенного сегодня среди православных искушения — не в меру буквального перенесения на свою воспитательную практику книжных советов и рекомендаций. В последнее время появилось немало брошюр о семье и христианском воспитании детей, выпущенных, в основном, по материалам книг конца XIX — начала XX веков. Воспитание „по самоучителю“, я убежден, было невозможным и в то далекое от нас время, а сейчас такая идея и подавно выглядит наивной. Знать и понимать, по каким законам была устроена жизнь наших прадедов, важно и нужно, но слепое копирование этих законов в сегодняшней жизни едва ли способно принести добрые плоды. Общество стало другим, и мы, христиане, ныне совсем другие. Даже сам слог сочинений XIX века непривычен и режет слух современного читателя. Хотя бы уже по этому мы можем судить о тех изменениях, которые произошли в человеческом сознании. Сегодня каждый, кто тем или иным образом связан с вопросами воспитания, должен вести поиск своего собственного ключика к детским сердцам. Мало того, к каждому детскому сердцу должен быть найден отдельный неповторимый ключик. Нельзя засушить дело православного воспитания, нельзя его формализовать, нельзя перегнуть палку, нельзя создавать излишнего напряжения в ребенке, нельзя преподносить Православие как систему запретов. Литературу по христианскому воспитанию детей читать можно и должно, но положительную роль для нас она сыграет лишь тогда, когда мы заимствуем из нее не методики и инструкции, но крупицы святоотеческой мудрости и сам дух кротости и любви, свойственный православным подвижникам благочестия.