Политика (сборник)

4. Итак, в смысле материи началами служит великое и малое [85], а в смысле сущности единое. Ибо из них [86], по мере соучастия с единым, виды становятся числами. А что единое служит сущностью, а не другое что-либо существующее считается единым [87], это он говорил сходно с пифагорейцами; с ними он согласен, что и числа суть причинные основы сущности для всего прочего. А что вместо безграничного как единого он поставил двойственность, а беспредельное [выводил] из большого и малого – это его особенность. Наконец он утверждает, что числа стоят рядом с чувственно воспринимаемым, они же – что самые вещи суть числа, и поэтому математические понятия они не помещают между этими (то есть вещами и видами).

5. А единое и числа он поставил рядом с вещами, а не как пифагорейцы, и ввел виды вследствие рассмотрения вопросов в речах, – ибо предшественники его не применяли диалектики [88]; другому же началу, материальному, он придал двойственность потому, что числа, за исключением первых [89], очень удобно производятся из нее, как бы из какого-то отпечатка.

6. Однако же в действительности бывает наоборот; ибо это было бы не согласно с разумом. Именно числа делают из вещества многое, вид же за один раз рождает только одно. Так, из одного вещества выходит один стол, а тот, кто принимает еще вид, как бы делает многие столы, хотя [в действительности стол] один [90]. Таким же образом и мужское относится к женскому: ибо последнее оплодотворяется одним соитием, а мужское оплодотворяет многих [91]. Однако ведь этот пример служит подражанием их началом.

7. Итак, вот какие Платон дал определения относительно искомого. Из сказанного очевидно, что он пользовался только двумя причинами: тем, что есть вещь сама по себе, и причиною материальною. Ибо виды для всего остального суть причинные основы того, что есть вещь сама по себе, а для видов – единое. А что касается материи, то это есть тот субстрат, по которому называются виды в чувственно воспринимаемом, а в видах – единое, и таким образом он (субстрат) является двойственностью, именно великим и малым [92].

8. Наконец причины того, что одно хорошо, а другое худо, он приписал двум отдельным стихиям, как это находили и некоторые из прежних философов, например Эмпедокл и Анаксагор.

VII

1. Итак, мы вкратце и в общих чертах обозрели, кто и как высказался, [изыскивая] истину, о первых началах. Все-таки, [несмотря на краткость], обзор наш достаточен, чтобы, по крайней мере, видеть, что из говоривших о начале и о причине никто не сказал ничего сверх того, что разграничено у нас в книгах «О природе». Однако все они, по-видимому, затрагивают так или иначе вопросы об этом, хотя и смутно.

2. Именно одни первое начало разумеют в виде материи, причем кладут в основу то одно (то есть начало), то больше одного и полагают его то телом, то бестелесным, например: Платон разумеет великое и малое, италийцы – беспредельное, Эмпедокл – огонь, землю, воду и воздух, Анаксагор же беспредельность однородных частиц. Все они действительно коснулись подобного рода причины, равно и все те, которые приняли воздух или огонь или воду или [еще что] плотнее огня и разреженнее воды: были ведь и такие, которые признали подобного рода первичную стихию.

3. Итак, все они коснулись только одной этой причины, а некоторые другие и того, откуда начало движения, как, например, те, которые делают началом движения взаимное влечение и раздор, разум или любовь, но основания, в силу которого вещь есть то, что она есть и чем была, и самой сущности ясно никто не обозначил, но больше других говорят о ней те, которые принимают виды. Именно они не принимают виды как материю для чувственно воспринимаемого, а единое как материю для видов и не полагают, что отсюда происходит начало движения (они утверждают, что здесь скорее причины неподвижности и пребывания в состоянии покоя), но, по их мнению, для всего частного виды, а для видов единое составляет основу, в силу которой каждое из них есть то, что оно есть и чем было.

4. А что касается того, ради чего происходят действия и перемены и движения [93], то они некоторым образом считают это причинною основою, но не высказываются прямо в этом смысле и говорят несоответственно тому, как это лежит в природе. Принимающие разум или дружбу полагают, правда, эти причины как бы в смысле блага какого-то, однако говорят, что не ради этих причин существует или рождается что-либо из всего сущего, но что будто от них происходит движение [94].

5. Равным образом и те, которые утверждают, что единое или сущее и есть подобного рода природа, говорят, что оно есть причина сущности, а не ради него [что-либо] существует или рождается; так что выходит, что они как бы, с одной стороны, говорят, а с другой – не говорят, что благо есть причина. Ибо они говорят не прямо об этом, но косвенно.

6. Итак, что у нас правильно дано разграничение причинных основ, сколько их и какие они, в этом мы уверяемся из разбора всех вышеупомянутых [философов], так как они не могли выставить другой какой-либо причины, [кроме четырех указанных]. Кроме того, ясно, что и всех причин должно искать или так именно, [как мы], или на манер их [95]. [А что касается того], насколько правильно каждый из них высказался и в каком положении [вообще] находится [вопрос] о началах, то возможные затруднения мы проследим в дальнейшем изложении.

VIII

1. Очевидно, что во многих отношениях ошибаются все те, которые принимают вселенную за единое и одну какую-нибудь природу в значении материи, и притом телесной и имеющей величину; так как они устанавливают стихии только тел, а отнюдь не бестелесного, хотя существует и бестелесное.

2. И далее, принимаясь размышлять о причинах происхождения (и разрушения) и рассуждая о природе всех вещей, они устраняют основную причину движения.

3. Кроме того, ни сущность, ни то, что есть вещь сама по себе, не получает у них значения причины чего-либо. К тому же они, не затрудняясь, считают то или другое из простых тел за начало, кроме земли, не рассмотревши взаимного происхождения, как они образуются друг из друга: я говорю об огне, земле, воде и воздухе; ибо одно является из взаимного смешения, другое из разъединения.

4. А ведь очень большая разница, что раньше стоит и что позже; ибо [с этой точки зрения] самое простое из всех тел и будет, очевидно, тем первым, из которого через смешение происходят все вещи. А таковым, конечно, было бы состоящее из самых мелких частей и самое тонкое из тел. И те, которые принимают огонь началом [всего], вероятно, более всего опираются на это соображение [96].

5. А что такого рода именно стихия тел, в этом соглашается каждый даже и из прочих [мыслителей]. Никто, по крайней мере, из последующих [философов], даже признающих единое, не считает землю стихиею, – конечно, вследствие того, что она состоит из крупных частиц; каждая же из трех остальных стихий получила некоторое как бы господствующее значение: одни приписывают его огню, другие воде, третьи воздуху. Однако ж почему и о земле никто не говорит чего-либо подобного, как это делает большинство людей? Ведь говорят же, что все есть земля; говорит и Гезиод [97], что земля произошла первою из тел. Таким образом, это мнение оказывается исконным и общераспространенным.