Об истерии

Wetzel дает следующее описание в своих наблюдениях над свежими скоропроходящими психозами шока у дельных во всех отношениях солдат: «Семь раз наблюдал я собственными глазами пробуждение из транса. (Ausnahmezustand). Изумительным во всех отношениях казался контраст между всегда несколько театральным поведением в сумерочном состоянии, доходившим в отдельных случах до пуэрилизма и ответов мимо, и картиной, которую представляет проснувшийся человек. Не хотелось верить, что бравый, владеющий собою, скромный солдат и только что виденный актер – одно и то же лицо. Пробуждение происходило, как по мановению – жезла».

Из подобных наблюдений следует, что уже острые психические синдромы испуга не принадлежат к явлениям с одной лишь прямой физиологической обусловленностью, с чисто автоматическим действием; психика не подчиняется им чисто – пассивно; но, наряду с этим, в них уже часто содержатся элементы, указывающие на активную работу психики в отношении переживания испуга и притом – и в этом – то суть – с определенно тенденциозным оттенком. Наступает не только нередкое вытеснение самих переживаний испуга, их драматическое превращение; солдат в сумеречном состоянии испуга вместо «он убит» говорит «улан свалился»; но сумеречное состояние даже у очень сильных и мужественных людей может принимать формы с признаками грубой истерической тенденции к преувеличению, стоящей на границе симуляции, которую мы обычно привыкли видеть у преступников: это Ганзеровский синдром с его поведением, производящим впечатление чего то неестественного, театрального. Stierlin описывает многочисленные примеры подобных реакций испуга после землетрясения в Мессине и Вальпарайзо.

Известного рода непонятное равнодушие или даже контрастирующая веселость, благодаря вытеснению всего страшного, были наиболее распространенными психологическими последствиями катастрофы вообще.

В некоторых случаях эта тенденция к вытеснению доходила до сумеречных состояний (Ausnahmezustand), развивавшихся тотчас после испуга и принимавших вид дурашливой псевдодеменции или пуэрилизма.

Так, в 7 час. утра в день землетрясения видели одного занимавшего высокий пост, немца, спасшегося вместе со своей семьей от смерти, в одной ночной рубашке поливавшего из лейки цветы в своем саду. Другой купец, потерявший семью и дом, был встречен на набережной также в ночной сорочке и туфлях; он держал в руках большую селедку и непрерывно смеялся. Еще один немец, также лишившись семьи во время землетрясения, сам спасся недалеко от дома, отделавшись испугом. Казалось, и на него несчастье не произвело никакого впечатления; он вовсе ничего об этом не знал, хотя видел разрушение своего дома и слышал как об этом говорили его друзья. Его встречали благодушно разъезжающего в своем автомобиле; а когда с ним заговорили, он проявлял полную спутанность и только смеялся. При этом он был до той поры хорошим отцом семейства. Спасся только один 17-тилетний юноша; он был выброшен давлением воздуха в окно и упал чудом совершенно невредимый на луг. Он тотчас вскочил и, нисколько не беспокоясь о своей семье, бросился бежать и хотел в другом месте принять участие в работах по спасению погибавших. При этом он вел себя бессмысленно, как клоун. Его тяжелая спутанность продолжалась более недели.

В течение всего этого времени он нисколько не беспокоился о том, что случилось; ни разу не спрашивал о своих родных, о том, спасен ли кто-нибудь; вообще абсолютно ничего не знал; и его встречали безмолвно бродящего без пиджака в одной рубашке по улицам.

Один 65–тилетний банковский служащий непрерывно в течение целых ночей кричал: «папа, мама, папа, мама». Он принимал врача за маршала, сына своего, который его посещал, называл отцом. Мы не сможем отделаться от впечатления, что уже в острой реакции испуга часто заключается бегство от невыносимой действительности в иное состояние сознания, вытеснение для самого себя, театральная игра для других, т. е. в ней находятся те психические факторы, которые, по новейшим воззрениям, принято относить к специфическому ядру истерии. Нам тем легче будет признать родство между истерией и неврозом испуга, если мы вспомним, что и та и другой выростают из тех же корней, общих всему животному миру, из животных инстинктов.

И тем не менее, мы не можем поставить знака равенства между реакцией испуга и истерией. Не подлежит никакому сомнению, что острый испуг, а также и хронический страх перед переживаниями, связанными с испугом, бывают чаще всего исходными пунктами истерических развитий. Но невроз испуга по своей природе остается острым синдромом, получающим свой вид от тяжелого аффекта, которым он обусловлен, и длительность синдрома связана с малой продолжительностью этого аффекта.

Проявляющаяся в нем тенденция еще не есть самостоятельная составная часть, но она смутно содержится уже в самом аффекте страха точно так же, как тенденция утопающего, хватающегося за соломенку, является постоянной составной частью его страха и даже с этим страхом тождественна. С исчезновением последствий острого аффективного толчка у чистого невротика испуга совершенно автоматически исчезают вытеснение и театральные жесты. Он пробуждается вновь сознательным и энергичным человеком, каким он был и раньше; и ситуация начинает существовать для него с того момента, когда он утерял с ней связь, будучи побежден аффектом.

Таков быстрый конец большинства острых реакций испуга. Однако, к части реакций испуга и страха, развивающихся дальше в хронические истерии, присоединяется нечто новое.

С постепенным возвращением осмышления и успокоением наступает, как это известно, переходная фаза, во время которой остатки острых механизмов продолжают быть доступными воле их носителя (притом одинаково как воле инстинктивной, так и рациональной); и он может или их подавить окончательно, или же без особого труда развить их дальше. Последнее доказано как собственными свидетельствами невротиков, так и врачебным опытом [13]. В тех случаях, когда вместе с возвращающимся успокоением побеждает эгоистическое желание удалиться на долгое время из опасного места или желание достичь материальных выгод, желание это может вмешаться в затихающие уже аффективные механизмы и зафиксировать их. Оно может вновь пустить в действие только – что проторенную склонность к погружению в сумеречные состояния или в припадки; может легкую дрожь испуга с ее первоначальной вегетативной обусловленностью превратить в массивное дрожание и т. д.

Следовательно, для того, чтобы понять отношение между неврозом испуга и истерией, нужно различать двоякого рода тенденции. Первичную тенденцию, первичное направление к бегству и обороне, уже целиком содержащуюся в каждом сильном неприятном аффекте, ей – то и обязаны своим происхождением вытеснения и театральные прикрасы в острых картинах испуга; и вторичную тенденцию, вмешательство которой начинается лишь после потухания острого аффективного толчка, параллельно с возвращением способности осмышления; она только и делает из острого синдрома испуга хроническую истерию. Следуя нынешней клинической терминологии, мы говорим об истерии в узком смысле только в тех случаях, где имело место вмешательство этой вторичной тенденции. В неврозе испуга доминирует острый аффект, тенденция скрывается в этом аффекте; в истерии, возникающей из него или развивающейся чаще из хронического страха за жизнь, доминирует все более и более хроническая тенденция, которая преобразует и использует остатки аффективных механизмов. Первая, реакция испуга, построена совершенно элементарно, инстинктивно, силою всепобеждающей ситуации момента. Вторая, эта вторичная истерия, колеблется на границе между инстинктивным и рассудочным; она, гораздо больше, чем первая, является продуктом всей личности. Это и есть основание, почему мы невроз испуга не можем отделить от истерии, но и не можем их отождествлять.

Но вопрос: является ли острая реакция испуга чисто физиологическим рефлексом с экстрапсихическим действием, или она основывается на истероподобном самовнушении? – На этот вопрос мы, на основании вышеизложенных наблюдений, ответим следующим образом. В острых картинах испуга существование физиологических рефлекторных механизмов доказано с не меньшей достоверностью, чем истероподобные переработки переживаний. Доказательным примером первого рода может служить вегетативно – вазомоторный симптомокомплекс, в котором с психической стороны уже непосредственно включены лабильность и боязливо – депрессивные изменения аффективной жизни, а также бессонница; сюда же надо применить и часть сумеречных состояний, наблюдавшихся Bonhoeffer'ом, производивших впечатление скорее органических, и многие из эпилептиформенных судорог. С другой стороны, наиболее ярким примером непосредственной переработки испуга с истероподобными механизмами может служить сумеречное состояние испуга Ganser'овского типа. Непосредственные острые синдромы испуга колеблются в различных пропорциях между этими двумя полюсами; часто они переплетаются в одной и той же картине, взаимно друг друга подкрепляя и обусловливая.