РАЗМЫШЛЕНИЯ ХИРУРГА

А в бедной Ново-Екатерининской больнице, в госпитальной клинике Новацкого? Там почти не оперировали, вскрывали затеки и гнойники, ампутировали, не делали литотрипсии, вероятно, потому, что не стоило: все равно от пиемии и септицемии не спасти. Там воздух в палатах был такой, что свежему человеку дурно делалось. Там было настоящее царство смерти, только и видишь, бывало, как выносят покойников».

Такова была общая картина в московских хирургических клиниках в момент, когда Склифосовский вступил в заведование факультетской хирургической кафедрой. Легко представить себе ту колоссальную перемену, которая произошла, как только Склифосовский твердо принял принципы антисептики и постепенно освоил технику знаменитых листеровских повязок. Лапаротомии по поводу больших овариальных кист были для Склифосовского не новость: он их делал довольно много еще в самую раннюю пору своей деятельности в Одессе, а затем в Киеве. Здесь, в Москве, под покровом антисептики он начал делать глухое зашивание мочевого пузыря, операции зоба, экстирпацию гортани, операции мозговых грыж, гастростомии. А когда антисептика карболовой кислотой была заменена кипячением и стерилизацией белья и марли перегретым воздухом, то репертуар операций еще расширился, а венцом всего явились костнопластические операции при ложных суставах, вошедшие во все мировые учебники хирургии под названием «русский замок» или «замок Склифосовского».

Все это были невиданные и неслыханные вещи. Авторитет Склифосовского поднялся чрезвычайно высоко не только в России, но и во всем мире. Впервые слава московской хирургической школы бесспорно превысила традиционный примат хирургии петербургской, и притом не одним лишь блеском и талантом учителя, но также и обширной и очень яркой плеядой учеников-ассистентов, среди которых надо упомянуть Василия Алексеевича Красинцева.

Заслуги Склифосовского далеко не исчерпываются его деятельностью как хирурга-новатора и крупного ученого. Для Московского университета Склифосовский выстроил новые клиники – целый больничный городок на Девичьем поле; сам он начал работу в старой клинике на Рождественке. Склифосовский организовал Международный съезд врачей в Москве в 1897 г. и председательствовал на нем. Он же был главным инициатором и устроителем чествования 50-летия научной деятельности Н. И. Пирогова весной 1881 г. Склифосовский добился разрешения и открытия памятника Пирогову во время Международного съезда. Огромную организационную работу развернул Склифосовский и в последний период своей медицинской деятельности в роли директора Еленинского института усовершенствования врачей в Петербурге.

Но нас интересует его деятельность как военно-полевого хирурга, тем более что Николай Васильевич принимал непосредственное участие в четырех войнах. Первый раз австро-прусская война в 1866 г. застала Склифосовского усовершенствующимся в клинике Лангенбека, откуда он и выехал на фронт и даже занимал ответственную медицинскую должность при генеральном сражении под Садовой. Второй раз он уезжал на войну, уже будучи профессором в Киевском университете, на этот раз во время Франко-прусской кампании 1870 г. Здесь он увидел широкое применение в германской армии госпитальных палаток русского образца, предложенных и горячо рекомендованных Пироговым. Об этих палатках Склифосовский потом писал неоднократно и сетовал, что у себя на родине они не вводятся военным ведомством.

Третий и четвертый раз Склифосовский был на войне на Балканах. Сначала он был командирован в Черногорию в качестве хирурга-консультанта Красного Креста, а затем в 1877 г. уехал на русско-турецкую войну.

Опыт трех предыдущих войн многому научил Николая Васильевича, а потому в турецкой кампании его деятельность в качестве военно-полевого хирурга протекала особенно блестяще. Он был не только талантливым хирургом, но и опытным организатором. К этому надо добавить, что Николай Васильевич проявил большую личную храбрость в боях при переправе через Дунай, при трех штурмах Плевны и особенно у Грабова, у подножья Шипки, когда при контратаках армии Сулейман-паши Склифосовский работал под действенным огнем турок.

О масштабах работы можно судить по безукоризненным отчетам, ведшимся Склифосовским даже в наиболее горячие периоды боевой работы. Лишь под Булгарени через лазареты Склифосовского прошло около 10000 раненых.

Николай Васильевич оперировал иногда по четверо суток без сна и отдыха. Врачи и сестры, среди которых была и Софья Александровна – супруга Николая Васильевича, сопровождавшая мужа на войну и не покидавшая его ни при каких трудностях походной и бивуачной жизни на фронте, поддерживали силы Николая Васильевича тем, что изредка вливали ему в рот несколько глотков вина. Многочисленные сотрудники и ученики Николая Васильевича долго и с благодарностью вспоминали этот горячий период его работы, когда Склифосовский являлся не только несравненным мастером хирургии, но и лицом, объединявшим и воодушевлявшим всех окружающих своей доблестью и героизмом. «В награду за самоотвержение и мужество» в боях под Плевной Склифосовский был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени с мечами.

Но в течение всей турецкой кампании Склифосовский еще не применял листеровской антисептики, каковой он еще не знал или не владел в достаточной мере. Он твердо вступил на этот путь лишь в Москве, в факультетской клинике, и то не в самые первые месяцы своей работы, как о том вспоминал Н. А. Вельяминов, посещавший московскую клинику Склифосовского в своей alma mater в начале 80-х годов. Если даже тогда, по впечатлениям Вельяминова, Склифосовский еще не вполне твердо усвоил принципы и технику листеровской антисептики, то ясно, что во время турецкой войны в его госпиталях полностью сохранился страшный колорит доантисептической эпохи. Так как будущий академик и начальник Военно-медицинской академии Николай Александрович Вельяминов был живым свидетелем и доантисептической хирургии, и непосредственным учеником и помощником К. К. Рейера, пионером листеровской антисептики в России вообще и первым в мире хирургом, широко использовавшим принципы и технику антисептики в большой войне и в крупном масштабе, — предоставим слово умному, очень талантливому очевидцу и участнику великой реформы Листера.

Окончив Московский университет в феврале 1877 г., Вельяминов в апреле прибыл на службу в Тифлисский военный госпиталь. Так как лицо юного врача главному доктору Красноглядову показалось почему-то «хирургическим», то Вельяминову был поручен «фербанд», — так называлось хирургическое отделение на 60 коек, помещавшихся в одной комнате.

«Прихожу на другое утро в свое отделение и вижу, как на одной из коек сидит без халата солдатик и из разорванного рукава своей рубашки щиплет корпию; спрашиваю его, что он делает; он объясняет серьезно, что у „фершала" не хватает ваты и корпии для перевязок, вот он и готовит себе корпию, все равно рукав в лохмотьях, беречь его не стоит, завтра дадут другую рубаху… Несколько дальше сидит группа полураздетых больных вокруг какого-то сосуда и среди них фельдшер. Подхожу, и меня обдает невероятное зловоние. Вижу: стоит старое грязное ослизлое деревянное ведро, наполненное пропитанными гноем и кровью снятыми с ран перевязками; рядом на грязном табурете лежит зонд „турундник", пинцет, ножницы и ослизлая зловонная губка. Тут же „фербанд" — деревянный ящик с отделениями, в котором клочья ваты, куски марли, корпия, турунда, какие-то подозрительного вида мази, липкий пластырь, спринцовка, баночка с карболовым (!) маслом. Ротный фельдшер в очень грязном мундире, какого „срока", не знаю, по очереди, не моя рук, переходит от одного больного к другому и что-то делает. Это „идет перевязка". Более опытные больные делают себе перевязки сами; мне остается писать листки. К лежачим больным все нужное приносит грязными руками служитель.

Пытаюсь заводить порядок, осматриваю сам всех больных и к ужасу констатирую, что все раны, язвы, даже отверстия свищей покрыты серым налетом; у некоторых настоящая госпитальная гангрена; кроме того, есть несколько умирающих пиемиков и рожистых; почти все лихорадят. В следующие дни вижу, как простые язвы голени поражаются госпитальной гангреной и окружность их распадается, обнажая кость. Что ни тронешь ножом, все превращается в гангренозную язву. Более тяжелые больные гибнут; я предоставлен сам себе; консультант приходит редко и советов не дает; главный врач приходит ежедневно, но больных почти не смотрит, а строго следит за расходом молока, яиц и т. п. Сначала нескольких больных переводят в „гангренозное отделение", но всех не переведешь. Вскоре отделение превращается в какой-то ад. Докладываю главному врачу об ужасном положении большинства больных., Надо раньше начинать обход, — говорит он, — следить за расходом перевязочных средств, а с дифтеритом ран все равно не справиться". Однако на другое утро он приносит мне какой-то сверток и таинственно говорит: „Я принес Вам новый пластырь, который мне дали в Красном Кресте. Попробуйте, говорят, отлично помогает при дифтерите ран".