Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом

Я обожала забирать почту из почтового ящика. Каждый день в течение шести недель я получала от пяти до пятнадцати открыток от людей, которые хотели меня подбодрить. Хотя я и не могла их прочесть, я сидела на мамином матрасе и рассматривала картинки, прикасалась к этим открыткам и буквально чувствовала любовь, исходившую от них. Джи-Джи ежедневно зачитывала их мне. Мы развесили их по всей квартире, так что я была со всех сторон окружена любовью: они висели на дверях, на стенах, в ванной, везде! Было просто замечательно получать эти открытки, общий смысл которых был примерно таким: "Доктор Джилл, вы меня не знаете, но я был (или была) на вашем докладе на конференции в Финиксе. Пожалуйста, возвращайтесь к нам. Мы вас любим, и ваша работа для нас очень важна". Каждый день я получала эти трогательные послания, подкреплявшие мое представление о том, кем я была до инсульта. Я нисколько не сомневаюсь, что именно сила этой беззаветной любви и поддержки и дала мне волю справиться со всеми трудностями восстановления. Я всегда буду благодарна друзьям и членам большой семьи из NAMI, которые протянули мне руку помощи, которые верили в меня.

Самым трудным из всего, что я должна была сделать, было вновь научиться читать. Не знаю, погибли ли соответствующие клетки моего мозга или нет, но я совершенно не помнила, что мне вообще когда-то приходилось читать, и сама мысль об этом казалась мне абсурдной. Идея чтения была настолько абстрактной, что я не могла даже поверить, что она вообще пришла кому-то в голову, не говоря уже о том, чтобы прилагать усилия к тому, чтобы разобраться, как это делается. Джи-Джи была очень добрым учителем, но она настаивала на том, чтобы я училась, и вручила мне книгу "Щенок, который хотел завести себе мальчика". И вот мы вместе взялись за самое трудное задание, которое я только могла себе представить: стали учить меня понимать смысл письменной речи. Меня совершенно сбивало с толку, как маме могло казаться, что эти закорючки имеют какой-то смысл. Я помню, как она показывала мне букву S и говорила: "Это S", а я ей отвечала: "Нет, мама, это закорючка". Тогда она говорила: "Эта закорючка и есть S, и она звучит так: "с-с-с-с-с-с". Я думала, что она просто спятила. Закорючка и есть закорючка, и никаких звуков она не издает.

Попытки научиться читать долгое время вызывали у меня сильную головную боль. Мне было очень тяжело сконцентрироваться на таком сложном деле. На этом раннем этапе моему мозгу было достаточно трудно даже просто думать, а уж перейти к чему-то абстрактному ― это было выше моих сил. На то, чтобы научить меня читать, ушло немало времени и уговоров. Вначале я должна была понять, что у каждой закорючки есть название и соответствующий звук. Затем ― понять, что некоторым сочетаниям закорючек, то есть букв, соответствуют особые звуки (sh, th и т. п.). Если последовательно произнести все эти звуки, получится определенное сочетание звуков (слово), которому соответствует определенный смысл. Боже мой! Доводилось ли вам задумываться, сколько крошечных заданий выполняет ваш мозг в каждый момент, чтобы вы могли читать эту книгу?

Хотя и пришлось немало потрудиться, прежде чем я снова научилась читать, мой мозг каждый день делал явные успехи. Для нас было настоящим праздником, когда я наконец научилась воспроизводить сочетания звуков (слова) вслух, хотя поначалу по мне нельзя было сказать, что я понимаю их смысл. Со временем мои представления об общем содержании книги улучшались, и это помогало нам с Джи-Джи продолжать корпеть над ней.

Следующий этап ― научиться понимать смысл читаемых слов. Это было особенно трудно, потому что мне и без того тяжело было восстанавливать словарный запас. Сгусток крови давил на волокна, соединяющие два речевых центра в мозгу, так что ни один из них не работал нормально. Зона Брока в передней части мозга с трудом создавала звуки речи, а зона Вернике в задней части постоянно путала существительные. Казалось, в обработке информации моим мозгом был какой-то серьезный пробел, и у меня нередко не получалось внятно изложить то, что я думаю. Например, я думала, что хочу стакан воды, представляла себе стакан воды, но все равно произносила слово "молоко". Хотя мне и помогало, когда меня поправляли, жизненно важно было, чтобы никто не заканчивал предложения за меня и чтобы никто не давал мне постоянных подсказок. Раз я хотела рано или поздно восстановить эти способности, значит, нужно было в свое время найти соответствующие микросхемы в мозгу, а затем развивать их.

С каждым днем я становилась сильнее и лучше переносила физические нагрузки. Когда Джи-Джи впервые вывела меня во двор, это стало для меня интереснейшим уроком. Когда я вышла на дорожку перед домом, мне пришлось объяснять, что бороздки на цементе ничего не значат и на них вполне можно наступать. Мне нужно было это объяснить, потому что я этого не знала. Потом меня пришлось учить, что линия на краю тротуара, напротив, имеет значение ― за ней начинается понижение в сторону газона, и если я буду неосторожна, то могу подвернуть ногу. Этого я тоже не знала. Дальше был газон. Мне пришлось показывать, чем газон отличается от мостовой и что на него вполне можно садиться, если делать это осторожно и сохранять равновесие. Джи-Джи познакомила меня с ощущением ходьбы по снегу и поддержала, когда я поскользнулась на льду. Если ей предстояло помогать мне делать упражнения на свежем воздухе, я должна была снова выучить, что каждая из этих поверхностей отличается свойствами и особенностями и что с каждой связаны свои опасности. Она постоянно напоминала мне: "Что сразу делает младенец, когда ему дают что-нибудь?" Ответ, разумеется, такой: "Сует это в рот?" Джи-Джи знала, что мне нужны непосредственные физические контакты с окружающим миром, чтобы познавать его с помощью мышечного чувства. Она была блестящей учительницей.

Предстоящая операция должна была стать тяжелым ударом по моим запасам энергии, и я была полна решимости физически подготовиться к тому, чтобы его перенести. Я чувствовала, что утратила свою "яркость", когда у меня произошло кровоизлияние, мое тело казалось мне вялым и усталым, будто какая-то пелена отделяет меня от окружающего мира. Доктор Янг заверила нас, что хирургическое удаление сгустка крови в принципе может изменить мое восприятие окружающего, и я могу снова стать "ярким" человеком. Я решила, что, если смогу вернуть себе яркость ощущений, будет не так уж важно, насколько я восстановлюсь, и я буду счастлива, какой бы удел ни выпал на мою долю.

Моя квартира находилась на шумной улице бостонского пригорода Винчестер, задний двор дома примыкал к многоквартирному комплексу для престарелых. Подъездной путь к комплексу делал петлю, и Джи-Джи водила меня по этой естественной "беговой дорожке", чтобы я упражнялась в ходьбе. В первые дни я не могла уйти далеко, но после упорных попыток нам наконец удалось пройти всю петлю целиком. Иногда, если погода позволяла, мы проходили ее даже дважды.

В те дни, когда было слишком холодно или выпадал снег, Джи-Джи возила меня на прогулку в ближайший продуктовый магазин. Она занималась покупками, а я ходила взад-вперед вдоль полок.

Это пространство по ряду причин вызывала у меня болезненные ощущения. Во-первых, лампы дневного света светили так ярко, что мне приходилось постоянно смотреть в пол. Джи-Джи советовала мне надевать темные очки, чтобы в глаза попадало меньше света, но это не особенно помогало в огромном помещении. Во-вторых, ко мне поступало столько информации с ценников, что я чувствовала настоящий шквал внешних раздражителей. В-третьих, мне было психологически тяжело, когда меня видели незнакомые люди. Им нетрудно было заметить, что перед ними женщина, страдающая каким-то расстройством. У меня был застывший, остекленелый взгляд, размеренные и замедленные по отношению к нормальным покупателям движения. Многие со своими тележками поспешно проходили мимо. Некоторые даже недовольно ворчали с выражением, которое я интерпретировала как презрение. Мне было сложно оградить себя от негативных вибраций, присутствовавших в окружающей среде. Лишь изредка какая-нибудь добрая душа предлагала помощь или просто мне улыбалась. Оказалось, что наблюдение за суетой окружающего мира напрягает и пугает меня.