Мозг рассказывает.Что делает нас людьми

чтобы зрительно воссоздать изображение фантома, как это было и раньше.

Но на этот раз, вместо того чтобы попросить его подвигать рукой, я сказал

ему держать ее неподвижно, в то время как я поместил уменьшительную

вогнутую линзу между линией его взгляда и отражением в зеркале. С точки

зрения Чака, его фантом теперь оказался примерно вдвое или втрое меньше

«действительного» размера.

Лицо Чака стало изумленным, и он сказал: «Поразительно, доктор.

Мой фантом не только выглядит маленьким, но и чувствуется маленьким. Вы

не поверите боль тоже уменьшилась! Примерно на одну четвертую от того,

что было раньше».

Это поднимает захватывающий вопрос может ли реальная боль в

реальной руке, вызванная уколом булавки, тоже быть уменьшена, если

оптически уменьшить булавку и руку. В нескольких описанных выше

экспериментах мы увидели, насколько важным фактором может быть зрение

(или его отсутствие), чтобы влиять на фантомные боли и двигательный

паралич. Если будет показано, что подобный род оптически опосредованной

анестезии сработает и для здоровой руки, это станет еще одним

поразительным примером взаимодействия между разумом и телом.

БУДЕТ ВПОЛНЕ СПРАВЕДЛИВО сказать, что эти открытия вместе с новаторскими

исследованиями Майка Мерцениха и Джона Кааса на животных, а также

некоторыми оригинальными клиническими работами Леонардо Коэна и Пола

Бах-и-Рита открыли настоящую новую эру в неврологии, а особенно в

нейрореабилитации. Они привели к коренному сдвигу наших представлений

о мозге. Старая точка зрения, господствовавшая в 1980-х, заключалась в том,

что мозг состоит из многих специализированных блоков, которые с рождения

имеют

четко

определенные

аппаратные

задачи.

(Диаграммы

из

прямоугольников и стрелок, показывающие связи в головном мозге, которые

вы найдете в учебниках анатомии, стимулировали создание подобной в

высшей степени ложной картины в умах целых поколений студентов-

медиков. Даже в наше время некоторые учебники продолжают отражать эту

«докоперниковскую» точку зрения.)

Но начиная с 1990-х годов этот статичный взгляд на мозг начал

постепенно сменяться на более динамичную картину. Так называемые блоки

головного мозга не работают в строгой изоляции, существует весьма

значительное и всестороннее взаимодействие между ними, намного большее,

чем предполагалось вначале. Изменения процессов в одном из блоков

скажем, из-за повреждения, или созревания, или обучения, или жизненного

опыта могут привести к значительным переменам в функционировании

многих других блоков, связанных с первым. В весьма значительной степени

один блок даже может заимствовать функции другого. Не жесткая,

генетически заложенная во внутриутробном состоянии схема работы

головного мозга. Нет. В высшей степени гибкая и пластичная и не только у

младенцев и маленьких детей, но и на протяжении всей взрослой жизни

человека. Как мы уже видели, даже основная «осязательная» карта в мозге

может изменяться на довольно больших расстояниях, а фантомная

конечность может быть «ампутирована» при помощи зеркала. Теперь вы с

уверенностью можете говорить, что мозг чрезвычайно пластичная

биологическая система, находящаяся в динамическом равновесии с внешним

миром. Даже ее основные связи могут постоянно обновляться в ответ на

изменяющиеся сенсорные потребности. А если вы примете во внимание

зеркальные нейроны, то мы можем прийти к выводу, что ваш мозг

синхронизирован с другими мозгами подобно тому, как «друзья» в Facebook

постоянно изменяют и обогащают друг друга.

Каким бы примечательным ни был этот сдвиг парадигмы, пусть даже

исключительно

значимым

для

клинической

практики,

вы

можете

воскликнуть а какое же отношение эти истории о фантомных конечностях и

пластичности мозга имеют к вопросу об уникальности человека? Разве

способность к изменениям на протяжении всей жизни исключительно

человеческая черта? Конечно нет. Разве у низших приматов не бывает

фантомных конечностей? Конечно бывают. Или находящаяся в их коре карта

конечностей и лица не изменяется вследствие ампутации? Конечно

изменяется. Так что же эта пластичность говорит нам о нашей уникальности?

Ответ состоит в том, что способность к пластичности на протяжении

всей жизни (а не только лишь гены) занимает одно из важнейших мест в

эволюции человеческой уникальности. Благодаря естественному отбору наш

мозг выработал способность использовать обучение и культуру для того,

чтобы запускать фазовые переходы наших психических процессов. Мы

вполне могли бы называть себя Homo plasticus. В то время как мозг у других

животных просто проявляет гибкость, мы единственный вид, который

использует ее в качестве основного средства для усовершенствования мозга

и эволюции. Один из важнейших способов, при помощи которого нам

удалось поднять нейеропластичность до таких заоблачных высот, известен

под названием неотении наших до абсурда затянутых периодов детства и

юности, что делает нас чрезвычайно пластичными и чрезвычайно

зависимыми от старших поколений на протяжении более десятка лет.

Детство человека позволяет заложить фундамент для взрослого разума,

однако пластичность остается важнейшим фактором на протяжении всей

жизни. Без неотении и пластичности мы бы все еще бродили голыми

обезьянами в какой-нибудь саванне без огня, без инструментов, без письма,

традиций, верований и мечтаний. Мы и в самом деле были бы «всего лишь»

обезьянами, а не стремящимися ввысь ангелами.

МЕЖДУ ПРОЧИМ, хотя МНЕ так никогда и не удалось непосредственно изучить

Михи пациентку, которую я встретил еще студентоммедиком и которая

смеялась в тот момент, когда должна была бы взвизгивать от боли, я никогда

не переставал размышлять над ее случаем. Смех Михи ставит перед нами

интересный вопрос: отчего кто-либо смеется над чем-либо? Смех, равно как

и его когнитивный спутник, юмор, универсальная черта, присутствующая во

всех культурах. Некоторые приматы «смеются», когда их щекочут, но

сомневаюсь, чтобы они рассмеялись при виде толстой обезьяны,

поскользнувшейся на кожуре банана и упавшей на задницу. Джейн Гудолл

определенно никогда не сообщала, что шимпанзе устраивают друг для друга

пантомимные сценки в духе Three Stooges или Кистона Копса. Почему и

каким образом развился у нас юмор загадка, но любопытный случай Михи

дал мне ключ к разгадке.

Любая шутка или смешной случай имеют следующую форму. Вы шаг

за шагом рассказываете историю, ведя слушателя по очевидной дорожке

ожидания,

а

затем

внезапно

вводите

неожиданный

поворот,

кульминационный момент, соль рассказа, понимание которого требует

полного переосмысления предыдущих событий. Но этого недостаточно: ни

один ученый, чье теоретическое построение разрушено одним-единственным

уродливым фактом, который повлечет за собой полный пересмотр теории, не

посчитает такое забавным (уж поверьте мне, я пытался!). Резкий поворот в

напряженном ожидании необходим, но недостаточен. Самый важный

ингредиент состоит в том, что новая интерпретация должна быть

непоследовательной. Приведу пример. Ректор медицинского университета

идет по тропинке, но как раз перед тем, как достичь пункта назначения, он

поскальзывается на кожуре банана и падает. Если он при этом проламывает

череп и кровь хлещет, вы бежите на помощь и вызываете скорую. Вы не