Иные миры: Королева безумия (СИ)

В эту минуту в спальню вошла жена. Глаза её были печальны и тревожны. Присев рядом, она обняла меня и промолвила:

—    Что с тобой, творится, Саша? Ты ночью был сам не свой. Словно дикий зверь...

Я вздрогнул. Невольно она поразила меня в самое больное место. Я смотрел на неё с нескрываемым ужасом. Очевидно, она поняла это, и с нежностью сказала:

—    Ты переутомился. Ты слишком много работаешь. Тебе надо отдохнуть. Давай купим тебе путёвку в санаторий, или съезди к друзьям в Одессу...

Я нашёл в себе силы отшутиться, но на душе было невыразимо жутко и тоскливо, и крепко засело в груди предчувствие чего-то невероятно плохого и страшного.

***

Несколько следующих дней я жил ожиданием близкой беды. Ночной кошмар не выходил у меня из головы. Ежеминутно я спрашивал себя, правда ли то, что со мной произошло, и в самом ли деле я теперь отравлен звериным когтем, и сам стал зверем.

Мне казалось, что все вокруг знают о случившемся, что они с лёгкостью читают мои мысли, и смотрят на меня с ужасом и отвращением. В каждом прохожем мне мерещился враг, мне казалось, будто я попал в какую-то гигантскую ловушку, и окружающие участвуют в грандиозной охоте на меня. Я ощущал, что они задумали что-то ужасное, но не мог их разоблачить.

Мир вокруг меня изменился до неузнаваемости. Свет, тени, краски, звуки, ощущения — всё стало иным, незнакомым. В очертаниях предметов, в игре света, в шуме машин, в голосах людей — во всём мне виделись какие-то странные намёки, скрытый, потаенный смысл. Временами я видел какие-то размытые, полупрозрачные образы — то ли животных, то ли людей, иногда молчаливые, иногда в сопровождении удивительных звуков — нескольких аккордов странной внеземной музыки, отрывков фраз, пения, стука, шуршания и других звуков, которые я даже не могу описать.

Ощущение собственного тела тоже изменилось. Время от времени я чувствовал, как по всему телу пробегали мурашки — как будто кто-то водил мягкой кисточкой по коже. Иногда мне казалось, что мои руки и ноги вдруг стали непропорционально большими, или наоборот, ссохлись, уменьшились, что нос мой стал длинным как у Буратино, что язык разбух настолько, что не умещается во рту, или что все мои внутренности внезапно исчезли и вместо них остался пустой, заполненный воздухом пузырь.

Но самыми мучительными были запахи. Они накатывали волнами, по нескольку раз в день. Запахи появлялись в разных местах, но всегда были ужасно неприятными: несло трупами, падалью, гнилью. От них нельзя было спрятаться или отвернуться; я покупал самые сильные дезодоранты и одеколоны и выливал на себя едва ли не полбанки, но запах мертвечины пробивался сквозь парфюм и преследовал меня повсюду.

И всё же эти внешние изменения были ничем по сравнению с той ужасной внутренней борьбой, которая происходила у меня в душе. Я ощущал, что изменился внутреннее, стал совсем другим человеком, и тот Саша, каким я был раньше и которого знали и любили мои близкие, умер, исчез навсегда, и я оплакивал его, как оплакивают гибель брата.

С той чёрной ночи я не написал ни строчки. Сама мысль о том, чтобы изложить в стихах тот ужас, что я пережил, казалась мне чудовищной, а думать ни о чем другом я уже не мог.

Самым болезненным для меня было то, что отношения с женой резко изменились. Я чувствовал, что после ужаса той ночи Ирина тоже поняла, что я стал другим. Она старалась скрыть это, но каждой клеточкой я ощущал, что она не доверяет мне и боится меня. Когда я брал на руки Веронику, чтобы поиграть с ней, Ирина вздрагивала и смотрела на меня так, будто я хотел съесть её дитя.

Вскоре жена сообщила, что решила съездить к маме в Полтаву, взяв с собой маленькую Веронику. Тёща давно уже хотела повидать внучку.

Я не возражал. Я хорошо понимал Ирину, и знал, что так будет лучше. Отныне я сам не доверял себе.

Я отвез их на вокзал и посадил в поезд. Прощаясь, Ирина глянула на меня так печально и жалостливо, что я едва не заплакал. Я ощутил, что прошлое безвозвратно ушло, и никогда мне не стать таким как прежде.

***

В те дни мне было невероятно тяжело. Случившееся давило на меня неподъёмным бременем. Я не мог носить это в себе. Мне просто необходимо было с кем-то поделиться.

Помню, это было на второй или на третий день после отъезда жены. Я лежал на диване и бесцельно щелкал пультом телевизора, даже не пытаясь вникнуть, что стоит за мельканием картинки на экране.

И в это время зазвонил телефон. Это был Олег.

—    Что-то ты в последние дни какой-то мрачный! Что случилось, старик? — спросил он сочувственно.

Я почувствовал невероятное облегчение. Кому-то была не безразлична моя судьба! Олег был моим другом, и ему я мог рассказать обо всём, что со мной случилось. И я ответил:

—    Знаешь, со мной творится что-то странное. Если сможешь, приезжай. Мне кажется, я схожу с ума.

—    Не волнуйся, старик! Всё будет о’кей! Через пятнадцать минут буду у тебя.

Я стал лихорадочно наводить порядок в квартире, пряча разбросанные повсюду вещи и грязную посуду. Всё это время я думал, правильно ли сделал, попросив Олега приехать. Недоброе предчувствие томило меня. Как рассказать Олегу о том, что произошло со мной? Я был почти уверен, что когда он узнает правду, узнает, что я стал зверем, он отречётся от меня. И тогда я останусь совсем один. Несколько минут прошли в раздумьях, и вдруг меня будто иглой кольнула мысль: а что, если он не поверит мне? Решит, что я смеюсь над ним? Может, лучше перезвонить и отказаться от встречи, солгать, что я срочно уезжаю? Я схватил телефон, но было уже поздно — в дверь звонили.

Олег выслушал меня внимательно, не перебивая. Потом достал из буфета бутылку и налил полный стакан водки.

—  Пей!

Я колебался.

—  Пей, старик, не раздумывай! Ты просто чересчур впечатлительный, как все поэты, вот и выдумал какую-то фигню, а потом сам в неё поверил. Сейчас выпьешь, и всё станет на свои места. Пей!

Я послушался и выпил. Горячая волна скатилась в желудок, зашумело в голове, и я ощутил, как стальные клещи тревоги, сжимавшие мою душу всё это время, понемногу слабеют, отпуская меня. Водка помогла. В самом деле полегчало.

Олег продолжал что-то говорить, но я не слушал его. Всё моё внимание было сосредоточено на внутренних ощущениях. Я чувствовал, что тревога уходит, и с каждой минутой на душе становится спокойнее. Вскоре я окончательно расслабился и успокоился.

Но через мгновение я ощутил, как меня начинает наполнять гневом. Это был какой-то животный, нечеловеческий гнев; ужасная, всепоглощающая злоба. Я чувствовал, как она кипит во мне, как рвётся наружу, готовая пожрать, уничтожить, разорвать весь мир.

Это проснулся Зверь.

Наверное, что-то изменилось в моей внешности, и сильно изменилось, так как Олег вдруг испуганно умолк на полуслове и стал напряжённо вглядываться в моё лицо, силясь понять, что произошло. Думаю, ему очень хотелось, чтобы это оказалось шуткой.

Но я не шутил.

Я повернулся к нему и зарычал. Звериная злоба вырвалась на волю, и теперь я желал только одного — быть зверем. Словно в немом кино я видел перепуганное лицо Олега в кровавой пелене, застилавшей мой взгляд.

Олег не на шутку перепугался. Он попятился к двери, опрокинув стул, а затем со всех ног бросился прочь. Я рванул следом. В прихожей Олег возился с замком, и я видел, как дрожат его руки. Замок не поддавался. Олег беспомощно оглянулся. Его руки продолжали лихорадочно дергать барашек замка, но в глазах уже появилось отчаянье обреченного.

Он попал в ловушку. Теперь ему не вырваться, не уйти от меня.

Я испытал невыразимое удовольствие хищника, осознающего беспомощность жертвы. Он был целиком в моей власти. В моем воображении мелькнула сладостная картина: я медленно подкрадываюсь, собирая мышцы в тугой комок, потом следует молниеносный бросок, и мои клыки вонзаются в его горло, и начинают рвать, раздирать, кромсать мягкую плоть; я видел, как брызжет алая горячая кровь и на мгновение ощутил её обжигающий солоноватый привкус. Сознание помутилось, я видел только дрожащую жертву, и себя — неумолимого и жестокого хищника.