Яд и корона

ми стала вдруг совсем невесомой.

Во дворе усадьбы Крессэ она встретила своего брата Пьера.

– Приезжает! – крикнула Мари, бросившись ему на шею.

– Кто приезжает? – ошалело осведомился Пьер, высокий крепкий малый.

Впервые за много месяцев он видел, что его сестра радуется от души.

– Гуччо приезжает!

– Вот это добрая новость! – воскликнул Пьер де Крессэ. – Он славный парень, и я с удовольствием вновь увижу его у нас.

– Он будет жить в Нофле, дядя отдал ему их контору. А потом…

Мари запнулась, но, не в силах дольше скрывать свою тайну, привстала на цыпочки и, прижавшись к небритой щеке брата, прошептала:

– Он будет просить моей руки.

– Вот те на! – отозвался Пьер. – Откуда ты это взяла?

– Ниоткуда не взяла, я знаю… знаю… знаю…

Привлеченный их разговором, Жан де Крессэ, старший брат, вышел из конюшни, где он как раз чистил своего коня. В руках он держал пучок соломы.

– Как, похоже, что из Парижа прибывает наш зятек, – обратился к нему младший Крессэ.

– Какой еще зятек? Чей зятек?

– Как какой? Наша сестрица нашла себе супруга!

– Что ж, хорошее дело! – отозвался Жан.

Он тоже решил принять участие в игре и благодушно поддерживал разговор, казавшийся ему просто ребяческой шуткой.

– А как же зовется, – продолжал он, – сей высокородный барон, которому не терпится войти во владение нашими обвалившимися башнями и нашим достоянием, сиречь нашими долгами? Хочу надеяться, сестрица, что он по крайней мере богат, ибо как раз это-то нам и требуется.

– О да, он богат, – ответила Мари. – Это же Гуччо Бальони.

Но, поймав взгляд старшего брата, она поняла, что готовится драма. Ей вдруг стало холодно, и в ушах у нее зазвенело.

Жан де Крессэ, правда, еще старался обратить дело в шутку, но в голосе его послышались строгие нотки. Он захотел узнать, на основании чего, в сущности, сестра говорит о близкой перемене в своей судьбе. Испытывает ли она к Гуччо особую склонность? Вела ли она с ним беседы, выходящие из рамок благопристойности? Не писал ли он ей тайком от их семьи?

На каждый из этих вопросов Мари отвечала «нет», но смятение ее росло с каждой минутой. Пьер тоже почувствовал себя не совсем ловко. «Эх, и свалял же я дурака, – думал он, – лучше бы было промолчать».

Все трое, не обменявшись ни словом, вошли в зал, где их мать мадам Элиабель сидела возле очага за прялкой. В последние месяцы почтенная владелица замка вновь приобрела присущую ей пышность форм, чему немало способствовали припасы, которые со времени прошлогодней голодовки по распоряжению Гуччо доставляла Мари.

– Подымись в свою комнату, – приказал Жан де Крессэ сестре.

В качестве старшего брата он заменял главу семьи, и Мари беспрекословно ему повиновалась.

Когда на верхнем этаже хлопнула дверь, Жан рассказал матери о том, что только что стало ему известно.

– Да ты уверен ли, сынок? Возможно ли это? – воскликнула та. – Кому же это может прийти в голову мысль, что девушка нашего круга, предки которой уже в течение трех веков были рыцарями,