В союзе звуков, чувств и дум

И вчуже чувство уважал...

Исходя из этого, слова: «...Он слушал Ленского с улыбкой», должны звучать очень мягко, любовно, если хотите умиленно. Ведь Ленскому всего «без малого осьмнадцать лет».

Однако было бы ошибкой наивность Ленского принимать за глупость. Посудите сами, Онегин не только любит своего юного друга, ему с ним интересно. Долгими зимними вечерами они беседуют не о пустых предметах. И хотя «меж ними все рождало споры», но

...И к размышлению влекло:

Племен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду,

Все подвергалось их суду.

Онегин, успевший отречься от «света», прочитавший после этого уйму книг, удостоившийся дружбы и бесед с самим Пушкиным - умнейшим и образованнейшим человеком своего времени, серьезно рассуждает и спорит с Ленским! Это свидетельствует о том, что юноша обладает не только милой искренностью и книжными знаниями, но и самостоятельностью суждений: иначе Онегин заскучал бы при второй-третьей встрече и нашел бы способ избавиться от докучливого соседа, как, не стесняясь приличиями, избавлялся от других...»

Эти рассуждения режиссера подтверждались мыслями самого Онегина, который, приняв вызов своего друга, отдавал себе отчет и в своем отношении к нему, и в том, что он должен был сделать, чтобы отвратить дуэль:

...Евгений

Наедине с своей душой

Был недоволен сам собой.

X

И поделом: в разборе строгом,

На тайный суд себя призвав,

Он обвинял себя во многом:

Во-первых, он уж был неправ,

Что над любовью робкой, нежной

Так подшутил вечор небрежно.

А во-вторых: пускай поэт

Дурачится; в осьмнадцать лет

Оно простительно. Евгений,

Всем сердцем юношу любя,

Был должен оказать себя

Не мячиком предрассуждений,

Не пылким мальчиком, бойцом,

Но мужем с честью и с умом.

XI

Он мог бы чувства обнаружить,

А не щетиниться, как зверь;

Он должен был обезоружить

Младое сердце. «Но теперь

Уж поздно; время улетело...

Тут надо разобраться. Почему «время улетело»? До назначенного срока поединка остаются еще целые сутки. Оказывается, дело - «в строгих правилах искусства», которыми руководствовался дуэльный ритуал. Единственное время, когда можно было уладить дело полюбовно, - это время визита к Онегину секунданта. Последний мог проявить инициативу, то есть предложить оскорбителю извиниться. Однако выбор секунданта оказался для Ленского роковым. Вот как ведет себя «старый дуэлист» Зарецкий, давно скучающий «под сенью черемух и акаций». Онегин

...нимало

Поутру не был удивлен,

Когда его увидел он.

Тот после первого привета,

Прервав начатый разговор,

Онегину, осклабя взор,

Вручил записку от поэта.

Вызов, таким образом, вручается внезапно, «после первого привета», без малейшей подготовки. В таких случаях «пружина чести» у людей онегинского круга срабатывает рефлекторно:

...Онегин с первого движенья,

К послу такого порученья

Оборотясь, без лишних слов

Сказал, что он всегда готов!

Тут бы секунданту и постараться! Но без всякого перехода следует:

...Зарецкий встал без объяснений;

Остаться доле не хотел,

Имея дома много дел,

И тотчас вышел...

То есть единственная минута, когда можно было уладить дело полюбовно, без ущерба для незыблемых требований чести, была пропущена. Попытка объясниться во все последующие минуты, вплоть до поединка, была бы связана с позором, который для Онегина хуже любых последствий дуэли.

Нелегко согласиться с этим, но ничего не поделаешь: сам Пушкин, как мы знаем, считался с «пружиной чести». Но нужно до конца понять и второй момент, самый роковой, момент выстрела. Если уж стрелять было неотвратимо, то куда стрелять - не зависело от ритуала: хоть в воздух. «Свобода выбора» между прочим фиксируется здесь же:

Теперь сомненья решены:

Они на мельницу должны

Приехать завтра до рассвета,

Взвести друг на́ друга курок

И метить в ляжку иль в висок.

(Выделено мною. - Я. С.)

Онегин выстрелил в сердце друга: «под грудь он был навылет ранен».

Как же это могло произойти?

Без ответа на этот вопрос, то есть без какого-то оправдания главного героя, зачеркивается все доброе, что автор приписывает Онегину. А исполнять сцену дуэли невозможно, как невозможно сыграть в спектакле даже самого «черного злодея», не мотивируя, не оправдывая для себя каждый его поступок.

С. В. Шервинскому удалось найти здесь единственное, на мой взгляд, правильное решение, заложенное в тексте.

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно...

Не засмеяться ль им, пока Не обагрилась их рука,

Не разойтиться ль полюбовно?..

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

Подчеркнутая строка дает ключ к происходящему: «страшный, непонятный сон» - так предложил режиссер назвать всю сцену дуэли. Раннее утро. Вчерашние друзья стоят, потупя взор, не глянув в глаза друг другу, не сказав ни слова, как скованные. Состояние, подобное тому, какое переживает Татьяна в своем настоящем сне: