Пушкин - историк Петра

28

вольность частную” ⁶⁶. Значительно реже цитируется вывод: “Итак, вопреки женевскому гражданину ⁶⁷, познаем в Петре мужа необыкновенного, название великого заслужившего правильно (...) дал первый стремление столь обширной громаде, которая яко первенственное вещество была без действия... истребил последние признаки дикой вольности своего отечества”⁶⁸.

Иначе думали дворяне, посвященные в проблемы власти и реально влияющие на политику государства. Княгиня Дашкова, участница дворцового переворота Екатерины II, писала: “Он ( Петр А.Л.) был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. (...) его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы Уложения своего отца (...) Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге (...) Он построил Адмиралтейство, хотя вода в Неве так мелка, что на этих верфях строят только корпуса судов, которые затем с величайшим трудом и расходами заключают в камели и перетаскивают в Кронштадт” ⁶⁹. Сказать, что это просто резкая критика, или тенденциозное мнение частного лица, мало - чувствуется работа широкого ума, склонного принимать не только теоретические, но и практические решения. И все же рационализм княгини, подмеченный Пушкиным, и здесь диктовал логику мышления:

29

“...время монарха слишком драгоценно, чтобы тратить его на работы простого мастерового” ⁷⁰. Далее Дашкова говорит о тех мерах, которые приняла Екатерина в “антипетровском” направлении: “В наших законах существовал противовес деспотизму помещиков, и хотя Петр I и уничтожил некоторые из этих законов и даже целый порядок судопроизводства, в котором крестьяне могли приносить жалобы на своих помещиков, в настоящее царствование губернатор, войдя в соглашение с предводителем дворянства и депутатами своей губернии, может изъять крестьян из-под деспотического давления помещика и передать управление его имениями и крестьянами особой опеке, состоящей из выбранных самими дворянами лиц” ⁷¹.

Радищев и Дашкова представляли два встречных направления общественной мысли, в равной мере вызванных идеями Просвещения: с одной стороны, стремление освободить народ и разрушить традиционный уклад жизни, с другой - желание добиться национального и сословного единства. Личность Петра одновременно объединяла и разделяла дворян. Екатерина II дала толчок к развитию самосознания правящего сословия, но ее национальная политика, основанная, прежде всего, на военных успехах и сильной централизованной власти, по-существу ничем нс отличалась от петровской и лишь замедлила ход дальнейшего расслоения дворянства. Культ реформатора был потеснен культом Екатерины, но не надолго. На рубеже XVIII и XIX веков Павел I отменил закон о престолонаследии, и тем самым вернул династию в рамки естественною права, избавив потомков от необходимости наследовать идею, а не государство. Но проблема формирования правящего сословия не была решена. Дворянство, оставаясь в прежнем состоянии, не могло согласиться с односторонним усилением монархии. В начале царствования Александра, успокоенная тем, что новый государь собирался править “по законам и сердцу бабки нашей Екатерины Неликой”, Дашкова отправилась устраивать жизнь собственных белорусских крестьян в том же духе. Вернувшись ко двору через год, она нашла перемены иного

30

порядка: “Каково было мое негодование, когда я услышала, что лица, окружавшие государя и обыкновенно враждовавшие между собой, однако в один голос поносили царствование Екатерины II (...) В противовес ей они восхваляли до небес Петра I, этого блестящего деспота, этого невежду, пожертвовавшего полезными учреждениями, законами, правами и привилегиями своих подданных ради своего, честолюбия...”⁷². Вопрос о национальном и сословном самоопределении встал с еще большей остротой, и личность Петра вновь заняла привычное место в политической жизни страны.

В это время появляются художественные произведения, посвященные реформатору, характерным примером которых можно считать эпическую поэму С.А.Ширинского-Шихматова “Петр Великий” (1810). К.Н.Батюшков иронично отозвался о ней в эпиграмме “Совет эпическому стихотворцу”, предложив автору назвать ее “Петром Длинным”, “Петром Большим”, но только не “Петр Великий”, имея в виду, прежде всего, слог поэмы ⁷³, но косвенно и сам предмет повествования. Многие, в том числе и “екатерининские старцы”, понимали, что без перехода к мирной экономике, ослабления крепостничества будущее России и самого дворянства находится под угрозой. Существовало два пути для устранения противоречий - обратиться к опыту допетровской Руси или продолжить заимствование западных моделей государства, в частности, формы конституционной монархии. Первый путь отражал интересы крупноземельного, родовитого дворянства, второй - мелких и средних помещиков. Последний был ближе Александру, опасавшемуся усиления правящего сословия и очередного дворцового переворота. Царю доставляло удовольствие видеть, как спорят между собой представители верхушек разных дворянских партий. Найдя поддержку у разночинцев, он попытался провести реформу в духе петровского рационализма, но встретил серьезное возражение авторитетных людей России. Н.М.Карамзин написал в 1811 году Александру I записку “О древней п повой России в ее политическом и гражданском отношениях” по

31

просьбе великой княгини Екатерины Павловны. Последнее обстоятельство заставляло историка избегать резких оценок, но он не скрывал своей нерасположенности к Петру. Само вступление - “Явился Петр” ⁷⁴ на фоне мирного, “без порывов и насилия”, течения допетровской жизни как бы подчеркивало неестественный, спонтанный характер появления реформатора. Эта фраза станет ключевой при упоминаниях о Петре в книгах многих авторов, в том числе и в пушкинской работе “О ничтожестве литературы русской” и в ранее цитируемой статье Герцена. По сути дела, Карамзин присоединился к обвинениям, предъявленным Петру Щербатовым и Дашковой с позиций европейского просвещения: “...страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы”⁷⁵; “Петр уничтожил достоинство бояр: ему надобны были министры, канцлеры, президенты!” ⁷⁶; “К несчастью, сей государь, худо воспитанный (...) захотел сделать Россию - Голландией”; “Петр, любя в воображении некоторую свободу ума человеческого, долженствовал прибегнуть ко всем ужасам самовластья для обуздания своих, впрочем, столь верных подданных”⁷⁷; “Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого? Разумею основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток”⁷⁸. Но критика Карамзина имела и другую, более важную сторону. Хорошо понимая неуязвимость государственной политики Петра, подкрепленной военными победами и видимым усилением мощи России, историк сосредоточивает внимание на ее внутренних, духовных итогах: “Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как (...) уважение к своему народному достоинству⁷⁹ ”⁸⁰. Такой подход не замедлил сказаться на внутреннем состоянии государства: “...со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний”⁸¹. Результат оказался