Три возраста Окини-сан

шою благослови судеб удар…» Предупредить свою маменьку, что он выставил ее классной дамой, было стыдно, а маменька, подвыпив за свадебным столом, завела речь о том, что инспектриса Смольного института, госпожа Норова, как ни фырчит на нее, но придраться к порядку не может:

— У меня еще ни одна простыня не пропала, у меня такая аккуратность, что каждая тряпочка свое место знает…

Вера Федоровна стала называть зятя «Вольдемаром», а Ольга звала мужа «Владей"; Коковцев никому не перечил. После свадьбы лейтенант заметил, что в доме появилась новая горничная — ужасная мегера из лифляндских аккуратисток, именовавшая русский завтрак немецким „фриштыком“. Он спросил:

— А куда же делась симпатичная Фенечка?

Фенечку, оказывается, уволили, ибо теща сочла неприличным держать молодую прислугу в доме, в котором появился офицер флота. Ольга сослалась на авторитет матери:

— Мама считает, что моряки опасны для женщин.

— Что за чушь! — фыркнул Коковцев. — Я никогда не был бабником… что мне эта Феня? Ах, как все это нехорошо…

Дом жены — полная чаша, будущее казалось праздничным, но Коковцеву отчасти было неловко ощущать себя в обстановке чиновного дома. Он даже не совсем понимал, к чему в большой зале белая мебель с позолотой, в гостиной — красного дерева, в столовой — дуб, в спальнях — палисандр, а паркеты в доме оливковые. «Тюлевые» занавески для окон покупались не в Гостином дворе — их заказывали по размерам окон в самом городе Тюле. После убожества мелкопоместной порховской усадебки, после строгих дортуаров Морского корпуса многое в этом доме казалось ему излишне стесняющим свободу. Особенно — родители жены! С тестем он мог бы еще поладить, но Ольга находилась под сильным влиянием матери, учившей доченьку не всегда тому, что может нравиться мужу. Коковцев почти физически явственно ощутил, что Воротниковы желали бы приладить его к своему дому, как притирают пробку к флакону дорогих духов. Первый семейный скандал возник из-за ерунды: лейтенант всегда пользовался коляской, щедро давая кучерам «на чай», на что Вера Федоровна и обратила однажды самое серьезное внимание:

— Могли бы ездить и на конке, дорогой Вольдемар.

— Но я лейтенант флота! — вспылил Коковцев. — И по чину обязан пользоваться извозчиком, а не конкой…

Ночью долго не мог уснуть, обуреваемый злостью.

— Чиновники служат только из-за денег, — сказал он Ольге, — а офицеры ради чести. Мы снимем пансион в Дуббельне, на Рижском штранде, будешь жить там на всем готовом, а я иногда стану гонять «Бекаса» к тебе… Не спорь, пожалуйста!
* * *

На корабле, оснащенном механизмами, матрос и офицер становились зубьями одной и той же шестеренки. Техники разрушала кастовость, и горе тому, кто не понимал сути этого процесса, требовавшего от офицеров жертв… Атрыганьев не пожелал жертвовать ничем.

— Я ухожу, Вовочка, — сказал он, — ибо мне претит подсчитывать лошадиные силы в обществе вчерашнего студента из голодранцев. Поверь, в этом случае даже корабельный поп; отец Паисий с крестом на