Дама с камелиями

, — мне казалось, что только перед тобой я могу думать и говорить свободно. Все, кто окружает нас, подмечают каждое наше слово, делают выводы из наших самых незначительных поступков. У нас, конечно, нет друзей. У нас есть эгоистичные любовники, которые тратят свое состояние не на нас, как они это говорят, а в угоду своему тщеславию.

Для них мы должны быть веселы, когда они веселы, здоровы, когда они хотят ужинать, такими же скептиками, как они сами. Нам запрещено иметь душу под страхом позора и потери кредита.

Мы не принадлежим себе. Мы перестаем быть людьми и становимся вещами. Мы в первую очередь удовлетворяем их тщеславие и в последнюю можем рассчитывать на их уважение. У нас есть подруги, но такие, как Прюданс. Это бывшие содержанки, которые не потеряли еще вкуса к широкой жизни, но их возраст не позволяет им этого. Тогда они становятся нашими подругами или, скорее, собутыльницами. Их дружба доходит до рабской угодливости, но никогда не бывает бескорыстной. Их советы всегда выгодны для них. Им совершенно безразлично, будет ли у нас на десять любовников больше, лишь бы они получили платье или браслет и могли бы время от времени кататься в нашем экипаже и появляться в театре в нашей ложе. Они получают наши старые букеты и берут взаймы наши шали. Они никогда не оказывают нам самой маленькой услуги, не заставив за нее заплатить вдвойне. Ты сам видел это в тот вечер, когда Прюданс принесла мне шесть тысяч франков, за которыми я просила ее сходить к герцогу, она заняла у меня пятьсот франков и никогда мне их не вернет или вернет в виде шляп, которые вечно будут лежать в картонках.

У нас или, вернее у меня была только одна надежда на счастье: найти себе, печальной и больной, человека, стоящего настолько выше всего этого, что он не требовал бы у меня отчета в моих поступках и любовь наша была бы скорее духовною, чем плотскою. Такого человека я нашла в герцоге, но герцог стар, а старость ни оберегает, ни утешает. Мне казалось, что я могу принять жизнь, которую он мне создавал, но, знаешь, я умирала с тоски, а чтобы умереть, не все ли равно, броситься в огонь или отравиться углеродом.

Тогда я встретила тебя, молодого, пылкого, счастливого, и пыталась создать из тебя человека, которого я призывала в своем мучительном одиночестве. Я любила в тебе не то, что в тебе было, а то, что должно было быть. Ты не принимаешь этой роли, отбрасываешь ее как недостойную тебя, ты оказался самым обыкновенным любовником. Ну и поступай, как остальные, плати мне, и не будем говорить об этом.

Маргариту утомила эта долгая исповедь, она откинулась на спинку дивана и, чтобы заглушить легкий приступ кашля, поднесла платок к лицу.

— Прости, прости, — шептал я, — я все понял, но я хотел это услышать от тебя, моя несравненная Маргарита. Забудем все, будем помнить только об одном: мы принадлежим друг другу, мы молоды и любим друг друга. Делай со мной что хочешь, я твой раб, твоя собака, но, ради всего святого, разорви письмо, которое я тебе написал, и позволь мне не