Марк Твен

Твен вводит в роман мотив королевского запрета: Тому запрещено называть себя нищим и предложено считать себя принцем. Том — «верноподданный своего короля» — выполняет приказ. Тем самым принц Эдуард брошен в «море бед», а Том — «актер» — по-ребячески быстро входит во вкус игры [271].

В дальнейших главах Твен разрешает себе вдосталь потешиться комической ситуацией «нищий — принц», обыгрывая весь церемониал и условности придворной жизни. Но автор не довольствуется внешним комизмом положения Тома: действие застопорилось бы, если бы Твен не усложнил и не подтолкнул бы его течения новыми мотивами.

Марк Твен начинает остроумно и тонко фиксировать незаметное, но тлетворное влияние роскошной, паразитической жизни двора на душу юного плебея.

При первом свидании с принцем Том рассказывает ему о своих сестрах. Тому непонятно удивление принца, пораженного тем, что у девушек нет служанок.

«…Ведь надо же их раздеть на ночь и одеть поутру, когда они встанут.

— Это еще к чему? Не могут же они спать без платья, как звери.

— Как без платья? Разве на них только и есть одежды, что одно платье?

— А то как же, ваша милость? Да и зачем им больше? Ведь у каждой из них только по одному телу».

Слова Тома — одно тело — одно платье — получают углубленное сатирическое значение там, где Том, ставши королем, находит королевский гардероб недостаточным и начинает заказывать платья целыми дюжинами, а количество слуг для раздевания и одевания увеличивает втрое против прежнего.

Том делается самоуверенным и даже развязным. Он «испытывал самолюбивое удовольствие, шествуя к обеду в сопровождении блестящей свиты вельмож и офицеров, — такое живое и сильное удовольствие, что по его повелению число его телохранителей было увеличено до сотни», — рассказывает автор.

«…Льстивые речи угодливых царедворцев звучали в его ушах как сладкая музыка». Твен показывает причины перерождения короля нищеты в короля роскоши. Том оказался в полной изоляции от народа — он ведь «безумен», — и поэтому его изоляция даже большая, нежели та, в которой находился принц Эдуард. Том сначала тяготится «золоченой клеткой», а потом перестает ее замечать.

Поворотным пунктом является сцена на празднике, когда Том из-за увлекшей его игры «в принца» чуть было не отрекся от родной матери. Этот кризисный момент, во время которого Том переживает сильнейшее душевное смятенье, крайне необходим Марку Твену: не только для того, чтобы возвратить героев из сказки в реальный мир, но и для того, чтобы сохранить характеры героев правдиво-реалистическими. Том Кенти только увлекающийся мальчуган, а не узурпатор трона и не придворный интриган. Он дитя народа, и для него естественна неприязнь и ненависть ко всему укладу придворной жизни. Это его истинная сущность, все остальное — наносное, несущественное. Сцена с матерью — раскрытие истинного характера Тома Кенти, композиционно она предопределяет концовку романа — то, как ведет себя Том по отношению к Эдуарду в момент коронации.

Том Кенти мог бы быть правителем народа, но он не может быть таким королем, как Эдуард. Автор должен «сместить» Тома с трона, повинуясь внутренней сущности характера героя.

Судя по тем коротеньким сценам суда [272], что творил Том, он должен был бы, оставаясь королем, уничтожить все существовавшие до этого антинародные королевские законы. Но позволили бы ему придворные сделать это? Так построить роман Твен не мог — не только потому, что это увело бы его от исторической конкретности (он ее придерживался) в область социальной фантастики, но и потому, что он не мог поставить Тома Кенти во главе дворянской правящей верхушки.

Оставшись в «золоченой клетке», Том неизбежно вошел бы в столкновение с правящей кликой и погиб бы. Выйти победителем, оставаясь одиночкой, он не мог. Искать поддержки у народа, прикрываясь именем Эдуарда VI, сына кровавого деспота, значило бы потерпеть крах, не говоря уже о том, что такая политическая авантюра слишком грандиозна для ребенка Тома и слишком сложна для романа-сказки, У Марка Твена был единственный вариант концовки — тот, которым он и воспользовался.

Заключительная шутка Твена, когда Том Кенти на вопрос, что он делал с государственной печатью Англии, отвечает: «Я колол ею орехи», — кладет резкую грань между Эдуардом, который даже в одежде нищего чувствует себя в мире придворных как рыба в воде, и Томом. Том, к его счастью, лишь внешне и поверхностно усвоил черты этого чужого для него мира, где все так условно, комично-фальшиво и несправедливо, что даже за грамматические ошибки принца в греческом секут розгами его пажа.

Завершив роман сценой, когда принц получает королевские права из рук нищего, Марк Твен до конца остается верен сказочной условности, допускающей самые невероятные ситуации, и в то же время ни на йоту не отступает от собственных демократических идей, за которые он ратовал в предыдущих произведениях.

Образ любимой реки, где протекли юные годы Марка Твена, возникает на страницах четырех его книг: «Приключения Тома Сойера», «Жизнь на Миссисипи», «Приключения Гекльберри Финна», «Пустоголовый Уильсон» [273].

Река и «речные люди» оставили неизгладимый след в воображении писателя. Память художника всю жизнь хранила и воссоздавала «все типы человеческой породы», которые наблюдал Твен на реке; если позже он встречал оригинальный человеческий характер в «литературе, жизнеописаниях, истории», то всегда оказывалось, что он уже знаком с ним — встречал на реке. Любовь к Миссисипи жила в душе Твена всю жизнь. В старости, будучи писателем всемирной известности, окруженный друзьями, почитателями и любимой семьей, Твен продолжал вспоминать свою лоцманскую жизнь как потерянный рай. Переменив до десятка профессий (наборщик, лоцман, солдат, рудокоп, журналист, лектор, литератор, издатель), Марк Твен признавался в 1874 году, что бросил бы немедленно литературную работу и снова ушел бы в лоцманы, «если бы мадам выдержала это» [274].

Стремление запечатлеть в художественном произведений речную романтику заставляет Марка Твена написать серию очерков «Былые времена на Миссисипи». [275]

Очерки пленили читателей своей оригинальностью и свежестью. Воодушевленный хорошими отзывами, Марк Твен создал книгу «Жизнь на Миссисипи» (1883), в первую часть которой вошли журнальные очерки. Новое произведение автор назвал романом.

«Все, что принадлежит старой речной жизни, — это роман, теперь уже исторический» [276], — утверждал он.

У Марка Твена свой особый, не трафаретный подход к истории. Пусть некоторые авторы для своих исторических романов перетряхивают пыль средневековья, — Твен берет новую и оригинальную тему: он пишет историю родной могучей реки за последние восемьдесят лет.

Твен считал, что его книга о Миссисипи — реалистическое произведение, что все очарование старой речной жизни будет сохранено, если «оставаться верным действительным фактам, характеру явления и подавать его в деталях» [277].

^{_{Марк Твен — лоцман}}

Определение Марка Твена — очень точное и верное — характеризует действительно наиболее существенное в процессе создания реалистического произведения.

Великая река обладала для Твена притягательной силой: с нею связаны были воспоминания о собственном детстве и юности. Но не только этим влекла писателя к себе Миссисипи. Она была местом развития величайшего в истории США политического и социального конфликта: на ее водах и берегах шли бои Гражданской войны, а после ее окончания здесь долгие годы продолжали разыгрываться трагические столкновения между безземельными неграми и землевладельцами.