Фома Гордеев

троения жизни на земле. Человек-капитал... он, как рубль, составляется из дрянных медных грошей да копеек. Из персти земной, сказано... А по мере того, как обращается он в жизни, впитывает в себя сальце да маслице, пот да слезы, образуются в нем душонка и умишко... И с того начинает он расти и вверх и вниз... то, глядишь, цена ему -пятак, то пятиалтынный, то сотня рублей... а бывает он и выше всяких цен... Пущен он в обращение и должен для жизни проценты принести. Жизнь всем нам цену знает, и раньше времени она ходу нашего не остановит... никто, брат, себе в убыток не действует, ежели он умный... Ты меня слушаешь?

- Слушаю..

- А что ты понимаешь?

- Всё...

- Врешь, чай? - усомнился Маякин.

- Но только - зачем умирать надо? - тихо спросил Фома.

Крестный с сожалением взглянул в лицо ему, почмокал губами и сказал:

- Вот этого умный человек никогда не спросит. Умный человек сам видит, что ежели река - так она течет куда-нибудь... а кабы она стояла, то было бы болото...

- Зря вы насмехаетесь...-угрюмо сказал Фома. - Море тоже вон никуда, не течет...

- Оно все реки принимает в себя... и бывают в нем сильные бури... Так же и житейское море от людей питается волнением... а смерть обновляет воды его... дабы не протухли... Как люди ни мрут, а их всё больше становится...

- Что из того? Отец-то умер...

- И ты умрешь...

- Так какое мне дело, что людей больше прибывает? - тоскливо усмехнулся Фома.

- Э -эхе -хе! - вздохнул Маякин. - И никому до этого дела нет... Вот и штаны твои, наверно, так же рассуждают: какое нам дело до того, что на свете всякой материи сколько угодно? Но ты их не слушаешь- износишь да и бросишь...

Фома укоризненно посмотрел на крестного и, -видя, что старик улыбается, удивился и с уважением спросил:

- Неужто вы, папаша, не боитесь смерти?

- Я, деточка, паче всего боюсь глупости, - со смиренной ядовитостью ответил Маякин.- Я так полагаю: даст тебе дурак меду -плюнь; даст мудрец ядупей!

А тебе скажу: слаба, брат, душа у ерша, коли у него щетинка дыбом не стоит...

Насмешливые слова старика обидели и озлили Фому. Он отвернулся в сторону и сказал:

- Не можете вы без вывертов без этих говорить...

- Не могу! - воскликнул Маякин, и глаза его тревожно заиграли. - Каждый говорит тем самым языком, какой имеет. Суров я кажусь? Так, что ли?

Фома молчал.

- Эх ты... Ты вот что знай -любит тот, кто учит... Твердо это знай... И насчет смерти не думай... Безумно живому человеку о смерти думать. "Екклезиаст" лучше всех о ней подумал, подумал и сказал, что даже псу живому лучше, чем мертвому льву...

Приехали домой. Вся улица перед домом была заставлена экипажами, и из раскрытых окон в воздух лился громкий говор. Как только Фома явился в зале, его схватили под руки и потащили к столу с закусками, убеждая его выпить и съесть чего-нибудь. В зале было шумно, как на базаре; было тесно и душно. Фома молча выпил одну рюмку водки, две, три... Вокруг него чавкали, чмокали губами,