Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры

Острое политическое содержание романа, печатавшегося в легальном журнале в годы свирепых цензурных преследований, обязывало сатирика прибегнуть к сложной системе конспирации. По мастерству эзоповского иносказания рядом с «Современной идиллией» могут быть поставлены только «История одного города» и «Сказки». Но если в «Истории одного города» сатирика выручала прежде всего историческая форма повествования, а в «Сказках» —народная фантастика, то в «Современной идиллии», нацеленной непосредственно на политическую злобу дня, Щедрину потребовалась более сложная система художественной маскировки. Работая над романом, он не только мобилизовал весь свой арсенал, но и значительно усовершенствовал и обогатил его.

Замысел «Современной идиллии» свидетельствует, что избранной для этого произведения формой повествования Щедрин решил поиздеваться над царской цензурой, отомстить ей. Из февральской книжки «Отечественных записок» за 1877 год цензура изъяла рассказ Щедрина «Чужую беду — руками разведу». Под впечатлением этого цензурного переполоха Щедрин в два вечера написал другой рассказ под названием «Современная идиллия», который и явился первой главой романа. Сообщая об обстоятельствах, вызвавших появление «Современной идиллии», Щедрин писал П. В. Анненкову 2 марта 1877 года: «Я несколько таких рассказов напишу, которые приведут самую цензуру в изумление» (XIX, 89). В осуществлении своего намерения сатирик достиг блестящего успеха. Не удивительно, что отдельные главы «Современной идиллии» вызвали к себе резко враждебное отношение цензурного ведомства. Удивительно другое, а именно то, что «Современная идиллия», являющаяся одним из самых резких выпадов против политики самодержавия, все-таки проскользнула через препоны реакционнейшей цензуры периода 80-х годов. Коснемся лишь некоторых, наиболее характерных особенностей иносказательной поэтики «Современной идиллии».

Прежде всего обращает на себя внимание невысокий ранг действующих в романе представителей царской бюрократии. Это, во-первых, чиновники столичного квартального участка и, во-вторых, уездное чиновничество. Но при этом представители квартальной администрации действуют явно не по чину. Квартальный письмоводитель Прудентов проектирует «Устав о благопристойном обывателей в своей жизни поведении», то есть сочиняет законы, что в действительности составляло прерогативу высшей правительственной бюрократии. Несомненно, что осмеяние этой последней и является скрытой целью описания законодательной деятельности Прудентова. Как пояснял сам Щедрин в письме к А. Н. Пыпину от 1 ноября 1883 года, «Устав о благопристойности» имеет в виду сатирическое разоблачение XIV тома «Свода законов». Рассказ о дальнейшей судьбе деятелей квартальной администрации, выживающих ДРУГ друга со службы доносами, пародируют должностную перетасовку в министерстве внутренних дел, последовательно возглавлявшемся в 80-е годы М. Т. Лорис-Меликовым, Н. М. Игнатьевым, Д. А. Толстым. В романе мы находим достаточно прозрачные намеки на эту министерскую чехарду. В деятельности Ивана Тимофеевича, по доносу Прудентова, был усмотрен московскими охотнорядцами (читай: катковской партией) злонамеренный якобинский дух, и он был вынужден подать в отставку (читай: отставка Лорис-Меликова). Прудентов занял его место, но, в свою очередь, по доносу Кшепшицюльского, был тоже уволен за злонамеренный якобинский дух (читай: отставка Игнатьева). «И теперь оба: и Иван Тимофеич и Прудентов, примирившись, живут где-то на огородах в Нарвской части и состоят в оппозиции» (XV, 236).

Таким образом, «Современной идиллией» в той ее части, которая касается бюрократии, Щедрин метил в высшие правительственные сферы, предусмотрительно замаскировав свои намерения скромной, по видимости, задачей описания чудаковатых прожектеров квартального участка.

Вместе с тем, как это обычно бывает у Щедрина, характеризуемый прием выполнял и непосредственно сатирическую функцию. Образ наивного летописца в «Истории одного города» служил сатирику не только предохранительной маской, но и давал возможность выставить обличаемый объект во всей его непосредственной, грубой сущности. Подобно этому для вящего посрамления «Свода законов» Щедрин воспользовался наивной откровенностью письмоводителя Прудентова. «Имеем в виду одно обстоятельство: чтобы для начальства как возможно меньше беспокойства было — к тому и пригоняем» (XV, 119) — так формулирует Прудентов основную идею сочиняемого им «Устава о благопристойности». «Теория эта, — иронизирует сатирик, — хотя и давно нам была знакома, но на этот раз она была высказана так безыскусственно, прямо и решительно, что мы на минуту умолкли, как бы под влиянием приятной неожиданности» (XV, 119).

Следует, впрочем, заметить, что в «Современной идиллии» встречаются представители бюрократии высокого ранга, показанные без понижения их «номинала». Таковы, например, «два маститых сановника» — тайные советники Перекусихин 1-й и Перекусихин 2-й. Сатирик дал им самую уничтожающую характеристику, предусмотрительно, во избежание цензурных придирок, представив их в качестве неофициальных лиц, «уволенных от службы» (XV, 148).

Еще более интересна в этом смысле фигура «странствующего полководца» Полкана Редеди, ознаменовавшего себя неудачными военными походами в восточных странах. «Несмотря на то, что Редедя не выиграл ни одного настоящего сражения, слава его, как полководца, установилась очень прочно. Московские купцы были от него в восхищении, а глядя на них, постепенно воспламенялись и петербургские патриоты-концессионеры. В особенности пленял Редедя купеческие сердца тем, что задачу России на Востоке отождествлял с теми блестящими перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов и миткалей первейших российских фирм» (XV, 153). В свободное от походов время Редедя мог быть «и редактором газеты» (XV, 153).

Образ Редеди — самое резкое во всем творчестве Щедрина нападение на высокую военную касту и на колониальную политику царизма. Наряду с широким обобщающим смыслом, комментаторы не без оснований угадывают в облике щедринского Редеди черты генерала и реакционного публициста Р. А. Фадеева и в особенности генерала М. Г. Черняева. Последний неудачно командовал сербской армией в войне с Турцией, был генерал-губернатором Туркестана, редактировал реакционную газету «Русский мир». Все это Щедрин подверг своеобразной трансформации, создавая образ Редеди.

По своей общей и памфлетной направленности этот образ представлял большую опасность в цензурном отношении^[68]. Учитывая это, сатирик устроил «громоотвод» в виде следующего замечания: «Начальство, однако ж, не особенно ценило подвиги Редеди и довольно медленно производило его в чины, так что сорока пяти лет от роду он имел только полковничий чин». Ему наскучило начальственное равнодушие, он вышел в отставку и подвизался в качестве вольнонаемного полководца, то есть в качестве лица неофициального. В романе Редедя предстает перед читателем («в свободное от междоусобий время») в роли метрдотеля купчихи Фаины Стегнушкиной, Он был привлечен ею в качестве любовника, но оказалось, что «из всех прежних доблестей в нем осталась неприкосновенною только страсть к закусыванию» (XV, 154).

История дальнейших похождений Редеди заканчивается в романе тем, что он «за распространение вредных мечтаний в среде ситцевых фабрикантов» попадает в смирительный дом. Однако все эти относящиеся к Редеде указания на положение полковника «в отставке», на «вольнонаемный» характер его деятельности, на «смирительный дом» и вообще все причудливые фантастические узоры, окружающие данный персонаж, являются не более как художественными условностями, которые были необходимы Щедрину для того, чтобы с наибольшей свободой наносить сатирические удары по официальной политике самодержавия.

«Современная идиллия» относится к тем произведениям сатиры, которые выделяются своим густым фантастическим колоритом. Фантастика романа выступает в различных функциях. Она служит и выражению «волшебств» реальной действительности, находящейся во власти паники и произвола, и юмористической живописи, и эзоповскому иносказанию.