Ультиматум. Ядерная война и безядерный мир в фантазиях и реальности

Вслед за огненным шаром с земли поднялось громадное облако. Сначала это была гигантская колонна, которая затем приняла формы фантастически огромного гриба. Громадная гора, рожденная за несколько секунд (а не за миллионы лет), поднималась все выше и выше, содрогаясь в своем движении.

В течение этого очень короткого, но кажущегося необычайно долгим периода не было слышно ни единого звука. Потом из этой тишины возник громовой раскат. В течение короткого времени то, что мы видели, повторилось в звуке. Казалось, тысячи мощных фугасных бомб разрывались одновременно и в одном месте. Гром прокатился по пустыне, отозвался от гор Сьерра-Оскуро. Эхо накладывалось на эхо. Земля задрожала под ногами, как будто началось землетрясение" ^[49].

На следующий день состоялось открытие Потсдамской конференции. О поведении на ней Трумэна, Черчилля и Сталина, о том, что реально стояло за их поступками и речами, также хорошо известно.

А 27 июля крейсер "Индепенденс" доставил на остров Тиниан свинцовый цилиндр — урановый заряд для первой бомбы, которую предполагалось "испытать в боевых условиях". Директива Гровса о подготовке атомной бомбардировки Японии была утверждена Трумэном за четыре дня до этого. Из Потсдама, по телефону.

Секунда до взрыва (начало августа 1945 года). Секундная готовность — какой смысл учитывать и ее? — наступила точь-в-точь с завершением работы Потсдамской конференции. То есть 2 августа.

Еще спустя трое суток в штаб "509-го сводного" на Тиниане был вызван экипаж бомбардировщика В-29 с бортовым номером 82. Специнструктаж оказался для летчиков ошеломляющим: им не только рассказали, что предстоит совершить утром следующего дня, но и показали фото, сделанные на полигоне в Аламогордо сразу после взрыва. Полковник Тиббетс решил сам вести самолет и нарек его именем своей матери — "Энола Гэй". Он не усмотрел в этом ничего кощунственного…

6 августа в 2.45 утра самолет тяжело взмыл в воздух и взял курс на Японию. Был еще один "герой" тех событий почти полувековой давности — майор Клод Изерли, с которым мы еще встретимся. А пока он вел одноместный самолет-разведчик, проверяя метеорологическую обстановку в небе над предполагаемыми целями. В эту истекающую секунду на циферблате атомных часов чья-то невидимая рука взвешивала на весах шансы Хиросимы, Нагасаки и Кокуры.

Погода решила судьбу Хиросимы (Нагасаки судьба оставила три дня бессмысленной отсрочки). В 7.09 "Стрейт-флэш" майора Изерли появился в небе над Хиросимой, и, летчик, увидев, что в сплошной облачности образовался просвет, радировал Тиббетсу: "Рекомендация — цель № 1".

В 8 часов 14 минут 15 секунд — реального, а уже не условного "атомного" времени — раскрылись створки бомбового люка на "Эноле Гэй". И уродливый "Малыш" начал свое медленное снижение на парашюте (немногие, видимо, отдают себе отчет в том, что бомба не летела стремительно вниз, а спускалась целых 47 секунд на парашюте).

Время "ноль". Какой странный и страшный, фантастический смысл заложен в уже стереотипной фразе военных сводок.

Ноль — значит отсутствие времени, конец отсчета и начало следующего. Застывшие часы со знаменитого полотна Сальвадора Дали, водораздел между когда-то бывшей реальностью и еще не наступившей "фантастикой" — будущим, относительно которого никто ничего в точности не знает. Граница между опытом и предчувствием.

Пошли годы Хиросимы. Они и сейчас идут — и трудно сказать, когда люди прекратят вести им счет.

До 8.15 утра (по токийскому времени) 6 августа человечество пребывало в каком-то одном секторе истории. И вдруг в один миг произошел квантовый скачок, мир был уже не тот — но не ясно, заметил ли кто этот переход, шевельнулась ли в чьей-то душе тревога. В самой Хиросиме все непосредственные, сиюсекундные ощущения очевидцев трагедии тотчас же смел, выжег и завалил пеплом огненный шквал — а в других городах?

В Москве было 2 часа ночи: люди спали, еще не зная, какое известие принесет следующий день. Полночь пробили старинные часы на уцелевших зданиях поверженного, дымящегося в развалинах Берлина. Спали англичане и французы. На другом берегу Атлантики роковой понедельник 6 августа еще не наступил, и американцы продолжали весело "догуливать" выходные…

А над Хиросимой вставало солнце, которого никто из ее жителей встретить не ожидал, — второе за это утро.

Сколько всего было написано о трагедии японского города! Но картина, запечатленная очевидцем — поэтом Санкити Тогэ, неотрывно стоит перед глазами. Три четверти минуты, в течение которых экипаж полковника Тиббетса уносил ноги от места еще не состоявшегося преступления, глаза японцев, издавна воспитанных в преклонении перед искусством видеть, могли восторгаться спускавшимся на город белым цветком.

Три четверти минуты — а потом… Мы хорошо знаем, что было потом.

Американский журналист и психолог Роберт Джей Лифтон, написавший о трагедии Хиросимы книгу "Смерть при жизни", вспоминал: "Они протягивали руки… и с них свисала кожа — не только с рук, но и с лица, и с тела… Если бы их было двое или трое, возможно, это не произвело бы на меня такого впечатления. Но эти люди встречались мне повсюду… Многие из них умирали на обочине. Я до сих пор их вижу — они проходили мимо меня, словно призраки. Они не были похожи на людей из этого мира" ^[51].

А поэт увидел картину еще более страшную:

Холокауст… Огненное жертвоприношение, дошедшее из временной дали. Но во имя кого — или чего?

Вот уже полвека не прекращаются попытки как-то оправдать варварскую бомбардировку Хиросимы и Нагасаки. Обелить ее непосредственных участников, исполнявших-де воинский приказ. Но ведь исполнительны, послушны воле начальства были и гитлеровские "сверхчеловеки", для управы на которых строили атомную бомбу!

Версия о неизбежности атомного удара по японским городам убедительно опровергнута, в том числе и высшими чинами американской армии. "Япония капитулирует даже в случае неприменения атомной бомбы, даже если Россия не вступит в войну и даже если США откажутся от планов массированного вторжения на Японские острова" ^[53], - рапортовали авторитетные эксперты Управлению стратегической бомбардировочной авиации ВВС в первые месяцы 1945 года. А командующий штабами при Рузвельте и Трумэне адмирал Уильям Леги в автобиографической книге "Я был там" (1950) вспоминает: "Использование этого варварского оружия против Хиросимы и Нагасаки не приносило нам никакого материального преимущества в войне с Японией. Японцы уже были разбиты и вот-вот капитулировали бы" ^[54].