Икс

при случайной встрече с ним в другом рассказе и повести - во тем не менее я считаю своим долгом разоблачить его здесь до конца.

Раскаявшись и обрившись, дьякоа Индикоплев напечатал буллу к прежней своей пастве в "Известиях" УИКа. Набранная жирным цицеро булла была расклеена на заборах - и из нее все узнали, что дьякон раскаялся после того, как прослушал лекцию заезжего москвича о марксизме. Правда, лекция в вообще произвела большое впечатление - настолько, что следующий клубный доклад, астрономический, был анонсирован так:

"Планета Маркс и ее обитатели". Но мне доподлинно известно: то, что в дьяконе произвело переворот и заставило раскаяться - был не марксизм, а марфизм.

Родоначальница этого внеклассового учения, до сих пор только чуть-чуть показанная между строк, однажды ранним утром спускалась к реке - искупаться. Разделась, повесила на лозинку платье, с камушка опустила в воду пальцы правой ноги - какова сегодня вода? - плеснула раз, другой. На сажень влево сидел под кустом (тогда еще не раскаявшийся) голый дьякон Индикоплев и подтягивал вентерь, поставленный в ночь на раков. Привычным рыболовным ухом дьякон услышал плеск:

"Эх, должно быть, крупная играет!" - взглянул... и погиб.

Марфа повела плечами (вода холодновата) и стала венком закладывать косу кругом головы - волосы спелые, богатые, русые, и вся богатая, спелая. Ах, если бы дьякон умел рисовать, как Кустодиев! - ее, на темной зелени листьев, поднявшую к голове руку, в зубах - шпилька, зубы - сахарные, голубовато-бледные, на черном шнурочке - зеленый эмалевый крестик между грудей...

Тотчас же встать и уйти дьякон не мог - по случаю своей наготы; одеваться - белье было одна срамота. Поневоле пришлось вытерпеть все до конца - пока Марфа наплавалась, вышла из воды (одно это: как скатывались капельки с кончиков!), оделась - не спеша. Дьякон вытерпел, но с того именно дня стал убежденным марфистом.

В сущности, к Евангелию марфизм был гораздо ближе, чем к марксизму.. Так, например, несомненно, что основной заповедью Марфа считала: "возлюби ближнего своего". Для ближнего - она всегда готова была, по Евангелию, снять с себя последнюю рубашку. "Ах ты, бедняжечка мой, ну что ж мне с тобой делать? Ну, поди, миленький, ко мне - ну поди!" - это она говорила эсеру Перепечко ("бедненький, в тюрьме сидел!"), говорила Хаскину из ячейки ("бедненький - шейка прямо как у цыпленка!"), говорила телеграфисту Алешке ("бедненький, все сидит - пишет!"), говорила...

Тут-то в дьяконе и обнаружилось это проклятое наследие капитализма собственнический инстинкт. И дьякон сказал:

- А я желаю, чтоб ты была моя - и больше никому! Если я тебя... ну вот как... ну не знаю как... понимаешь?

- Ах ты, бедненький мой! Да понимаю же, понимаю! А только что же мне с ними делать, когда они Христом-Богом просят? Ведь не каменная я, жалко!

Это было в тихий революционный вечер, на лавочке у Марфы в саду. Где-то нежно татакал пулемет, призывая самку. За стеною в сарае горько вздыхала корова -