Марк Твен

Дильворти — напыщенное убожество, ничтожество в интеллектуальном отношении. Его ханжеская высокопарность в речах, обращенных к избирателям, умопомрачительная ловкость в темных аферах, совершаемых с помощью членов законодательных собраний страны, необходимы писателю для того, чтобы охарактеризовать демагогию как политический бизнес. Демагогия — дымовая завеса; она заслоняет от народа реальные дела политиканов. В то время как американский обыватель тешит свое мелкое самолюбие игрой в высокопарность, называя города и своих детей громкими именами, прославленными в истории, Дильворти делает на этом увлечении крупную политическую игру, приносящую ему огромные барыши.

Одна-две гротескно выделенные черты Дильворти — краснобайство и наглая изворотливость — дают Марку Твену возможность создать характерный для начала 70-х годов новый послевоенный тип политического дельца США.

Политика — бизнес; в этом кратком и многозначительном художественном обобщении заложено многое. Твен-реалист заметил то зерно, из которого вскоре вырастут ядовитые злаки.

В «Позолоченном веке» Твен выражает тревогу по поводу того, что народ, равнодушный и пассивный, передоверил государственную власть банде грабителей.

Нужно отдать должное прозорливости Твена: он чуял смертельную опасность в политической пассивности народа. Он внушал рядовому американцу мысль о том, что политические права народа — его суверенные и священные права. Поступившись ими, трудно будет вырвать их обратно из рук хищников-бизнесменов.

Насколько верны были позиции Твена, описавшего всеобщую продажность сенаторов и конгрессменов и преступное равнодушие народа к политическому бесчестию правительственных учреждений, говорит письмо Энгельса к Марксу от 15 ноября 1862 года. Энгельс пишет, ожидая результатов выборов в Нью-Йорке:

«Никак не могу понять, каким образом народ, поставленный перед великой исторической дилеммой, когда дело идет о его собственном существовании, может после восемнадцатимесячной борьбы стать в своей массе реакционным и голосовать за малодушную уступчивость. Хотя это и хорошо, что буржуазная республика основательно оскандалилась также и в Америке… но все же меня злит, что какая-то паршивая олигархия с населением в два раза меньшим оказывается столь же сильной, как и неуклюжая, большая, беспомощная демократия». [176]

Политическая неразвитость масс глубоко тревожит Марка Твена. Люди не умеют понять своей беды, хотя «большинство американцев прямолинейны и честны», — утверждает Твен в предисловии к роману. В романе Твен выступает как политический воспитатель масс, учит их развивать в себе умение критиковать, обобщать, анализировать.

Рассуждая в романе о том, что народ был возмущен наглостью хищника-политикана, Твен комментирует:

«Заметьте, он был возмущен не потому, что подкуп — явление необычайное для нашей общественной жизни, а только потому, что это был еще один новый случай. Может быть, хорошим и достойным людям, составляющим народ, не приходило в голову, что, продолжая уютно сидеть по домам и передав истинный источник своей политической мощи («основные права») в руки содержателей баров, игорных домов и бесчестных спекулянтов, — словом, людей, которые не церемонятся вознаграждать себя щедрой рукой из общественной казны за время, которое они отнимают для общественного служения у своих спекуляций и ремесел, — они всегда могут ожидать «нового» случая в таком же роде и даже дюжины и сотни их…»

Народ — это великая сила, когда она в действии. Твен свято верит в политическую мощь народа и употребляет все старание писателя-публициста, чтобы расшевелить, растормошить этого ленивого великана, вызвать к жизни его политическую активность. В этом отношении «Позолоченный век» — роман, близко стоящий к публицистике.

В предисловии к роману Марк Твен пишет: «В государстве, где нет лихорадки спекуляций, не может появиться жажда внезапного обогащения».

Это жизненное наблюдение определяет внутреннюю связь художественных образов в романе: спекулянты Дильворти порождают Селлерсов. Одержимые маньяки, грезящие о богатстве, заражают весь народ несбыточными химерами и равнодушием ко всему, что не связано с наживой.

«Селлерс — колоссальное комическое создание», — писал в 1912 году Джон Мейси [177].

В этой гротескной фигуре сконцентрировано самое типичное для рядового американца: энергия, оптимизм и неуемная жажда обогащения.

Селлерс воплощает в себе американское легковерие к фантастическим планам обогащения. Только назойливая реклама США, изо дня в день вбивающая миллионам людей мысль о том, что разбогатеть можно, зная «способы», «рецепты», «тайны», «приемы», только бредовая, горячечная действительность «деловой» жизни страны — с биржевыми взлетами и крахами, акциями, курсами, дивидендами и прочим — могут породить фигуру Селлерса.

«Орехи с виноградом — питают мозги… Мозги — орудие для выделки денег. Кормите свой мозг научной пищей», — вопят газеты. Миллионными тиражами расходятся брошюры с рецептурой, «как разбогатеть в самый короткий срок». В столице и провинциях возникают сотни «обществ быстрой наживы». О том, насколько они популярны, говорят такие цифры. Одно из таких обществ, возникшее в Нью-Йорке в начале XX века, через неделю после его открытия и соответствующей рекламы собрало больше миллиона долларов взносов со своих многочисленных членов.

Имена героев своих произведений Марк Твен выбирал с большой тщательностью. В одном из ранних писем к сестре Памеле (апрель 1863 г.) Твен упрекает ее в том, что она не проявляет должного внимания к именам, а это важно. «Детали… не нужны, — пишет Твен, — если имя этой личности ясно названо» [178].

Первоначально имя прожектера из «Позолоченного века» звучало так: «Эскол Селлерс» — «имя неприступное, настоящая скала», по выражению Твена. Через неделю после того, как была выпущена книга, герой вдруг материализовался: он предстал перед авторами… с иском в кармане. Он обвинял их в клевете на его доброе имя. Он бушевал в хартфордском доме Марка Твена, говорил, что не желает быть посмешищем и требует, чтобы его имя было отнято у героя «Позолоченного века», иначе он — Эскол Селлерс — подаст в суд иск на десять тысяч долларов за оскорбление его личности.

Требование реального Селлерса пришлось удовлетворить. Так как тираж книги вышел еще не весь, то Американская издательская компания вынуждена была в полосах заменить имя Эскол на Берия, а позже, в «Американском претенденте» — на Мальберри. Оказалось, что среди реальных Селлерсов имя Эскол было самым распространенным (Марк Твен приходил в комический ужас перед количеством возможных исков, в десять тысяч долларов каждый). Больше того, оказалось, что угрожавший автору Селлерс был изобретателем и прожектером, так что характеристика Селлерса из романа попадала ему не в бровь, а в глаз. Это был тот редкий случай в литературе, когда прототип является автору после того, как созданный литературный герой стал жить самостоятельной жизнью.

Но у полковника Селлерса были и другие прототипы. «Позолоченный век» был для Твена своеобразной семейной хроникой и фамильной портретной галереей: «земля в Теннесси» — этот фантом богатства в романе — была утопической мечтой семьи Клеменсов. Твен говорит о ней в «Автобиографии», в «Письмах», в «Записной книжке». Дом «сквайра» Гаукинса в начале романа («бревенчатая полуразвалившаяся хижина») — это реальный домик Клеменсов во Флориде, где родился Твен; фургон с парой лошадей, везущий нищую семью будущих миллионеров в Миссури, также «автобиографичен»; незадачливый помещик Гаукинс — это отец Марка Твена, мечтатель и неудачник, унесший в могилу веру в то, что сохранил для семьи несметное богатство — «землю в Теннесси»; полковник Эскол Селлерс — дядя Марка Твена по матери, увлекавший окружавших и самого Твена сказками о богатствах; Вашингтон Гаукинс в романе — брат Твена Орион, обладавший всеми странностями своего дяди, сосредоточенный мечтатель, автор бесчисленных проектов и экспериментов, начиная с опытов по кормлению кур и кончая изобретением летательной машины. Его знаменитый брат бесчисленное количество раз выплачивал долги Ориона, который не унывал и «всегда чувствовал себя на пороге успеха».