Черный тюльпан

и особенно на том острове, где некогда, как уверяют, был земной рай и который именуется Цейлоном. О, какая слава! Тогда, клянусь! Тогда я предпочту быть Корнелиусом ван Берле, чем Александром Македонским, Цезарем или Максимилианом.

Восхитительные луковички!..

Корнелиус наслаждался созерцанием и весь ушел в сладкие грезы.

Вдруг звонок в его кабинете зазвонил сильнее обычного.

Корнелиус вздрогнул, прикрыл рукой луковички и обернулся.

– Кто там?

– Сударь, – ответил слуга, – это нарочный из Гааги.

– Нарочный из Гааги? Что ему нужно?

– Сударь, это Кракэ.

– Кракэ, доверенный слуга Яна де Витта? Хорошо. Хорошо, хорошо, пусть он подождет.

– Я не могу ждать, – раздался голос в коридоре.

И в тот же момент, нарушая запрещение, Кракэ устремился в сушильню.

Неожиданное, почти насильственное вторжение было таким нарушением обычаев дома Корнелиуса ван Берле, что он, при виде вбежавшего в комнату Кракэ, сделал рукой, прикрывавшей луковички, судорожное движение и сбросил две из них на пол; они покатились; одна – под соседний стол, другая – в камин.

– А, дьявол! – воскликнул Корнелиус, бросившись вслед за своими луковичками. – В чем дело, Кракэ?

– Вот, – сказал Кракэ, положив записку на стол, на котором оставалась лежать третья луковичка. – Вы должны, не теряя ни минуты, прочесть эту бумагу.

И Кракэ, которому показалось, что на улицах Дордрехта заметны признаки волнения, подобного тому, какое он недавно наблюдал в Гааге, скрылся, даже не оглядываясь назад.

– Хорошо, хорошо, мой дорогой Кракэ, – сказал Корнелиус, доставая из-под стола драгоценную луковичку, – прочтем, прочтем твою бумагу.

Подняв луковичку, он положил ее на ладонь и стал внимательно осматривать.

– Ну, вот, одна неповрежденная. Дьявол Кракэ! Ворвался, как бешеный, в сушильню. А теперь посмотрим другую.

И, не выпуская из руки беглянки, ван Берле направился к камину и, стоя на коленях, стал ворошить золу, которая, к счастью, была холодная.

Он скоро нащупал вторую луковичку.

– Ну, вот и она.

И, рассматривая ее почти с отеческим вниманием, сказал:

– Невредима, как и первая.

В этот момент, когда Корнелиус еще на коленях рассматривал вторую луковичку, дверь так сильно сотряслась, а вслед за этим распахнулась с таким шумом, что Корнелиус почувствовал, как от гнева, этого дурного советчика, запылали его щеки и уши.

– Что там еще? – закричал он. – Или в этом доме все с ума сошли!

– Сударь, сударь! – воскликнул, поспешно вбегая в сушильню, слуга.

Лицо его было еще бледнее, а вид еще растеряннее, чем у Кракэ.

– Ну, что? – спросил Корнелиус, предчувствуя в двойном нарушении всех его правил какое-то несчастье.

– О, сударь, бегите, бегите скорее! – кричал слуга.

– Бежать? Почему?

– Сударь, дом переполнен стражей!

– Что им надо?

– Они ищут вас.

– Зачем?

– Чтобы арестовать.

– Арестовать, меня?

– Да, сударь, и с ними судья.

– Что бы это значило? – спросил ван Берле, сжимая в руке обе луковички и устремляя