Записки юного врача

ч, не помогают ваши горчишники ничего".

"Врешь! - отвечает Липонтий. - Не могут французские горчишники не помочь! Ты их, наверное, не ставил?"

"Как же, говорит, не ставил? И сейчас стоит..." и при этом поворачивается спиной, а у него горчишник на тулупе налеплен!..

Я расхохотался, а Пелагея Ивановна захихикала и ожесточенно застучала кочергой по полену.

- Воля ваша, это - анекдот, - сказал я, - не может быть!

- Анек-дот?! Анекдот? - вперебой воскликнули акушерки.

- Нет-с! - ожесточенно воскликнул фельдшер. - У нас, знаете ли, вся жизнь из подобных анекдотов состоит...У нас тут такие вещи...

- А сахар?! - воскликнула Анна Николаевна - Расскажите про сахар, Пелагея Ивановна!

Пелагея Ивановна прикрыла заслонку и заговорила, потупившись:

- Приезжаю я в то же Дульцево к роженице...

- Это Дульцево - знаменитое место, - не удержался фельдшер и добавил: - Виноват! продолжайте, коллега!

- Ну, понятное дело, исследую, - продолжала коллега Пелагея Ивановна, - чувствую под шипцами в родовом канале что-то непонятное... то рассыпчатое, то кусочки... Оказывается - сахар-рафинад!

- Вот и анекдот! - торжественно заметил Демьян Лукич.

- Поз-вольте... ничего не понимаю...

- Бабка! - отозвалась Пелагея Ивановна - Знахарка научила. Роды, говорит, у ей трудные. Младенчик не хочет выходить на божий свет. Стало быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманивали!

- Ужас! - сказал я.

- Волосы дают жевать роженицам, - сказала Анна Николаевна.

- Зачем?!

- Шут их знает. Раза три привозили нам рожениц. Лежит и плюется бедная женщина. Весь рот полон щетины. Примета есть такая, будто роды легче пойдут...

Глаза у акушерок засверкали от воспоминаний. Мы долго у огня сидели за чаем, и я слушал как зачарованный. О том, что, когда приходится вести роженицу из деревни к нам в больницу, Пелагея Иванна свои сани всегда сзади пускает: не передумали бы по дороге, не вернули бы бабу в руки бабки. О том, как однажды роженицу при неправильном положении, чтобы младенчик повернулся, кверху ногами к потолку подвешивали. О том, как бабка из Коробова, наслышавщись, что врачи делают прокол плодного пузыря, столовым ножом изрезала всю голову младенцу, так что даже такой знаменитый и ловкий человек, как Липонтий, не мог его спасти, и хорошо, что хоть мать спас. О том...

Печку давно закрыли. Гости мои ушли в свой флигель. Я видел, как некоторое время тускловато светилось оконце у Анны Николаевны, потом погасло. Все скрылось. К метели примешался густейший декабрьский вечер, и черная завеса скрыла от меня и небо и землю.

Я расхаживал у себя по кабинету, и пол поскрипывал под ногами, и было тепло от голландки-печки, и слышно было, как грызла где-то деловито мышь.

"Ну, нет, - раздумывал я - я буду бороться с египетской тьмой ровно столько, сколько судьба продержит меня здесь в глуши. Сахар-рафинад... Скажите пожалуйста!.."

В мечтаниях, рождавшихся при свете лампы