История всемирной литературы Т.2

Таким образом, развитие средневековой венгерской литературы в основном шло теми же путями, что и соседних чешской, словацкой и польской литератур. Их сближали многосторонние исторические и культурные связи, общность религии и господство латыни.

Очагами письменности и образования стали в Венгрии монастыри (в XI в. — почти исключительно бенедиктинские), а также епископские резиденции и сам королевский двор (в Эстергоме). Создаваемые там для учебных, богослужебных и других целей школы, скриптории, библиотеки послужили первоначальной опорой и питательной средой средневековой венгерской литературы. Одной из самых богатых была библиотека главного бенедиктинского монастыря в Паннонхальме.

Собственно венгерской письменностью на латинском языке следует считать, конечно, лишь создававшиеся для местного пользования, отвечавшие своим, венгерским потребностям юридические, государственно-правовые документы, религиозно-дидактические и историко-хроникальные записи, внутри которых в дальнейшем и стали постепенно вызревать элементы художественности.

Уже в XI—XII вв. возникают многочисленные жития венгерских святых. Такова написанная около 1060 г. печским епископом Мором история святого Зёрарда и Бенедека. Можно также упомянуть два жизнеописания причисленного к лику святых короля Иштвана (ок. 1077 г. и нач. XII в.) и одно — епископа Геллерта, а также легенду о св. Ласло (конец XII в.). Несмотря на господствующую в такого рода сочинениях абстрактную идеализацию, герои их подчас обнаруживают живые человеческие свойства, черточки, а диалоги и неожиданные повороты действия придают занимательность повествованию.

Первыми произведениями венгерской поэзии на латинском языке были литургические гимны (XI в.), которыми дополнялся, разнообразился канонический богослужебный репертуар. С этих непритязательных, в несколько строк обращений к Иштвану Святому, хвалебных или просительных, начинается история рифмованного стиха в Венгрии. К XI в. восходят также несколько венгерских обработок религиозных драм.

Церковь в своем общении с народом не могла совсем отказаться от употребления венгерского языка, и, по-видимому, уже в XI в. на него начинают переводить отдельные молитвы, проповеди. Таким переводом является, например, «Надгробное слово» (ок. 1200) — вольная обработка латинской погребальной молитвы. Оно заслуживает упоминания не только в качестве древнейшего памятника такого рода, но и потому, что написано на редкость выразительным, прочувствованным языком.

Важнейшие произведения средневековой венгерской литературы — это, однако, исторические хроники и так называемые гесты. На существование их уже в XI—XII вв. указывают различные более поздние ссылки, а также заимствования (иногда прямо оговариваемые). Но самая древняя сохранившаяся геста — Gesta Hungarorum — относится уже приблизительно к 1200 г. Написана она была писцом учрежденной королем Белой III придворной канцелярии, за которым укрепилось в истории литературы наименование Анонимуса. Это был, по-видимому, человек духовного звания, получивший, судя по осведомленности в античной классике и рыцарских романах, хорошее образование в одном из французских или итальянских университетов. До своей «Венгерской гесты», как он сам сообщает во введении к ней, им была составлена по литературным источникам еще история Трои.

Анонимус ставил своей задачей, по его же словам, описать в своей гесте «происхождение мадьярских королей и дворян», поскольку о славных предках этих последних сейчас можно узнать только из «лживых мужицких сказок» да «болтливых былин». За высокомерно «ученым» обещанием подлинности крылось, однако, всего лишь стремление героизировать прошлое складывавшейся феодальной олигархии, чтобы лучше обосновать ее притязания править наравне с королем. Поэтому, кроме передачи реальных событий, Анонимус выдумывает много мифических, долженствующих оттенить доблести древних венгерских вождей (число которых он тоже умножает, не желая никого обделить из крупных феодальных семейств). К вящей их чести он роднит древних мадьяр с гуннами; измышляет битву с войском киевского князя, выводит других славянских, а также валашских князей, побеждаемых венграми, сочиняет легенду о добровольном разделе власти над покоренной мадьярскими вождями территорией и т. д.

Все это щедро расцвечивается повествовательной орнаментикой рыцарских романов (богатые дары, посольства, поединки, вдохновляющие речи к войску и т. п.). Стиль Анонимуса свидетельствует о его немалой начитанности — на этот раз в правилах изысканного литературного письма. Искусно перемежает он, в частности, рифмованную латинскую прозу речью стихотворной, прибегая к ней в особо патетических местах; хорошо известны ему и другие риторико-стилистические ухищрения. Своеобразие его повествованию придает сочетание с ними более простой, бесхитростной, даже наивно-многоречивой манеры, которая нет-нет и перебивает ученое краснословие и восходит, вероятно, к не дошедшим до нас старинным героико-эпическим песням.

Но бо́льшую известность у современников и потомков приобрела написанная около 1283 г. одноименная «геста» Шимона Кезаи, клирика короля Ласло IV. Противник анархического партикуляризма магнатов, от которого немало страдал народ, и сам незнатного происхождения, Кезаи в противоположность Анонимусу возвеличивал своей гестой твердую королевскую власть. Способом и формой этого стала у него поэтизация гуннского завоевателя Аттилы (которого он по стопам своего предшественника делает родоначальником венгерских королей) и вообще жизни, обычаев и древних свобод гуннов, которые не знали горя под рукой своего могучего повелителя и сами выбирали своих судей и военачальников.

Возвеличение гуннов сознательно, полемически направлялось также против пренебрежительного отношения иностранцев к венгерскому государству, к его силе и культуре. В этом возвеличении, иначе говоря, выражались уже и какие-то зачатки, проблески национального самосознания. И не случайно версия о происхождении мадьяр от гуннов сделалась потом одним из поэтических фетишей романтизма и, несмотря на явную легендарность, даже венгерской исторической наукой принималась за аксиому вплоть до XIX в.

Наконец, в 1358 г. в результате контаминации различных (в том числе ныне утраченных) гест возникла сводная хроника, приписываемая (по мнению некоторых венгерских ученых, неосновательно) канонику Марку Калти. Автор, утверждающий идею мудрой и сильной королевской власти, не внес в свою хронику чего-либо нового в художественно-поэтическом и концептуальном отношении. Но, переписанная для библиотеки короля Лайоша Великого, она была украшена великолепными миниатюрами и под названием «Иллюстрированной хроники» сделалась не только признанным источником сведений по древней истории Венгрии, но и известным памятником средневекового живописного и каллиграфического искусства.

В XIV в. языком даже религиозно-монастырской литературы в Венгрии начинает все больше становиться венгерский. Этому уже в предыдущем веке отчасти способствовало распространение различных «мирских» религиозных течений (например, популярное в Венгрии движение бегинок), которые, если даже и не отходили далеко от церковных догматов, то во всяком случае не пользовались латинским языком.

К XIV в. относится, например, написанное на венгерском языке «Причитанье девы Марии» — вольное переложение литургического гимна, которое распевалось на молитвенных собраниях мирян. Голосом непосредственного чувства, хотя не свободного от некоторой мистической экзальтации, изливалась в нем скорбь матери, потерявшей сына. Если «Надгробное слово» — первый памятник венгерской прозы, то «Причитанье девы Марии» — первое известное нам произведение венгерской поэзии, причем такое, где заметны уже черты «очеловечения», гуманизации религиозного образа.

Родственные тенденции еще явственней проступают в некоторых легендах XIV в. на венгерском языке о святых. В «Легенде о Маргит», например, с мистически-восторженной проповедью отречения от земных благ сочетается точное, подробное, очень «житейское» описание подвижничества святой, всей монастырской обстановки и явно отрицательное, даже обличительное отношение к общественному злу, которое причиняет Маргит страдания горше, чем физическое самоистязание.