Вечные спутники

!..» Таков склад его воображения: оно по инстинкту, по непреодолимой привычке, как струя воды по наклонной плоскости, стремится к античному миру.

Несомненно, лучшая из современных поэм Майкова — «Рыбная ловля», и это потому, что в ней поэт избрал темой не жизнь людей, а жизнь природы и патриархальное, идиллическое занятие, описанное простодушно в духе неподражаемых «Георгик».
Откинешься на луг и смотришь в небеса, И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокий Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет… О, чудный сон! душа, Бог знает, где, далеко, А ты во сие живешь, как все вокруг живет… …………………………………………………… Стрекозы синие колеблют поплавки, И тощие кругом шныряют пауки, И кружится, сребрясь, снетков веселых стая, Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая…

Дальше описывается, как рыбак осторожно на удочке выводит из воды «упорного леща», как «черно-золотой красавец повернулся» и опять исчез в воде. Интимные, даже прозаические подробности домашней жизни поэт возвышает, придавая им печать важной красоты: так он изображает, как на цыпочках, подобно вору, чтобы не потревожить домашних, он крадется из дому и лезет через забор, «взяв хлеба про запас с кристальной крупной солью». Самая прозаическая поваренная соль, благодаря классическому эпитету, превращается в подробность, достойную Гомера или Феокрита. Мало-помалу тон идиллии повышается, и — как всегда в порыве искреннего вдохновения — Майков забывает современность и переносится в античный мир. Что, кажется, можно найти общего между рыбной ловлей и древнегреческим божеством? Но таков пластический гений поэта. Его фантазия превращает все, к чему ни прикоснется, в мрамор и высекает из него дивные изваяния. Так и рыбная ловля представляется его неисправимо-языческому воображению новой богиней, «чистой музой, витающей между озер». И мало-помалу он начинает так ее любить, что воплощает в этой богине рыболовного искусства свою собственную музу. Он обращается к ней:
Пускай бегут твои балованные сестры… За лавром, и хвалой, и памятью веков: Ты ночью звездною на мельничной плотине, В сем царстве свай, колес, и плесени, и мхов, Таинственностью дух питай в святой пустыне!.. И в миг, когда спадет с природы тьмы завеса, И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари, Со всеми криками и шорохами леса Сама в моей душе ты с Богом говори! Да просветлен тобой, дыша, как часть природы, Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы, В которой праотец народов, дни катя К сребристой старости, был весел, как дитя!

Такова муза Майкова. Если она и осталась навеки чуждой современности, то нельзя в ней отрицать того великого, понятного всем векам, что дает ее лучшим песням право на бессмертие.

Однажды старцы Илиона, — рассказывает Майков, — сидели в кругу у городских ворот. Осада Трои длится уже десять лет. Вспоминая павших, они проклинали ту, «которая была виною бед их…»: «Елена! ты с собой ввела смерть в наши домы! ты нам плена готовишь цепи!..»
В этот миг Подходит медленно Елена, Потупя очи, к сонму их; В ней детская сияла благость,