Вечные спутники

м до глубины души. Это любовь бедного темного человека, его безропотное горе переданы Майковым с великим, спокойным чувством, до которого возвышались только редкие народные поэты.

Некрасов и Майков — можно ли найти два более противоположных темперамента? Но на одно мгновение всех объединяющая поэзия сблизила их в участии к простому горю людей. С известной высоты не все ли равно — описывать горе русского мужика, которого вчера еще я видел, или не менее трогательное горе бедного престарелого рыбака Мениска, умершего за несколько тысячелетий? Как долго и ожесточенно спорили критики о чистом и тенденциозном искусстве — каким ничтожным кажется схоластический спор при первом веянии живой любви, живой прелести! Критики — всегда враги, поэты — всегда друзья, и стремятся разными путями к одной цели.
В день сбиранья винограда В дверь отворенного сада Мы на праздник Вакха шли И — любимца Купидона — Старика Анакреона На руках с собой несли; Много юношей нас было, Бодрых, смелых, каждый с милой, Каждый бойкий на язык; Но — вино сверкнуло в чашах — Мы глядим — красавиц наших Всех привлек к себе старик!.. Дряхлый, пьяный, весь разбитый, Череп розами покрытый Чем им головы вскружил? А они нам хором пели, Что любить мы не умели, Как когда-то он любил! («Анакреон»)

В стихотворениях «Юношам», «Алкивиад», «Претор» — тот же удивительный дар прозрения, который, открыв Майкову простое горе в классической древности, дает ему возможность проникнуть в еще более недоступную интимную сторону отжившей цивилизации — в ее смех и юмор. Нет ничего мимолетнее, неуловимее смеха. Когда от мраморных мавзолеев, от великих подвигов остались одни обломки и полустертые надписи, что же могло остаться от звуков смеха, умолкших двадцать веков тому назад? Но такова чудотворная сила поэта. По одному его слову древность восстает из гроба, из могильной пыли, и художник заставляет ее плакать и смеяться.
Как ты мил в венке лавровом, Толстопузый претор мой, С этой лысой головой И с лицом своим багровым… С своего ты смотришь ложа, Как под гусли пляшет скиф, Выбивая дробь ногами, Вниз потупя мутный взгляд И подергивая в лад И руками, и плечами. Вижу я: ты выбивать Сам готов бы дробь под стать, Так и рвется дух твой пылкий! Покрывало теребя, Ходят ноги у тебя, И качаются носилки На плечах рабов твоих, Как корабль средь волн морских. («Претор»)

Это — шутка, но такая шутка, которой поэт сразу уничтожил тысячелетия между вами и солнечной пыльной улицей древнего Рима; это — безделка, но она высечена из мрамора, и каждая крупинка белоснежного паросского камня насквозь пропитана солнцем Рима, искрится, живет и дышит.
Рим все собой объединил, Как в человеке разум: миру Законы дал и все скрепил. Находят временные тучи, Но разум бодрствует могучий, Не никнет дух… ………………………………… Единство в мире водворилось! Центр — кесарь. От него прошли Лучи во все концы земли. И где прошли — там появились Торговля, тога, цирк и суд, И вековечные бегут В пустынях — римские дороги! («Два мира»)

Майков понимает