Русские символисты: этюды и разыскания

Вследствие этих публичных разбирательств появился официальный отказ ведущих «весовцев» от сотрудничества в журнале Рябушинского: 21 августа 1907 г. «Столичное Утро» опубликовало заявление Д. Мережковского, З. Гиппиус и В. Брюсова о выходе из «Золотого Руна», на следующий день там же появилось аналогичное заявление за подписями Ю. Балтрушайтиса, М. Кузмина и М. Ликиардопуло. Эти документы были затем перепечатаны в «Весах» [1704]. Демонстративный поступок «весовцев» произвел свой эффект и повлиял на подрыв и без того непрочной репутации журнала Рябушинского [1705].

В ходе размежевания «Весы» и «Золотое Руно» предприняли шаги к тому, чтобы привлечь на свою сторону писателей, не вовлеченных ранее в разыгравшийся конфликт. Явным следствием нажима «Весов» был выход из «Золотого Руна» М. Кузмина [1706], Брюсов пытался привлечь на сторону «Весов» и С. Городецкого, но потерпел неудачу [1707]. Аттестовывая поведение редакции «Золотого Руна» как «непозволительную муть», Соколов в письме к Ф. Сологубу от 31 августа 1907 г. ясно намекал: «Здесь очень ждут, как поступят петербуржцы» [1708]. В тот же день Брюсов написал Сологубу обстоятельное письмо с изложением конфликта и с намеком еще более настойчивым: «…я убежден, что каждый уважающий себя писатель принужден будет поступить так же, как и мы, если только судьба столкнет его несколько ближе с Рябушинским. Участвовать в его журнале можно только живя в другом городе и не имея ни времени, ни случая вникнуть в истинную сущность, казалось бы, „изысканного“ и „аристократического“ „Руна“. Этим я хочу объяснить продолжающееся в нем сотрудничество — Ваше, Вяч. Иванова и А. Блока» [1709]. Однако еще 20 августа Сологубу написал Тастевен; выражая надежду на продолжение его активного сотрудничества, он подчеркивал, что в скандале с Андреем Белым «редакция может представить объективные доказательства, не оставляющие сомнения в корректности ее образа действий», и просил расценивать выход «весовцев» «лишь как особый прием борьбы» [1710].

В результате всего Сологуб воздержался от принятия каких-либо решений, оставшись сотрудником обоих журналов, а Вяч. Иванов и Блок, открыто не разрывая с «Весами», сосредоточили основную свою деятельность в «Золотом Руне». Постоянными участниками «Золотого Руна» стали Чулков и Городецкий, возложив на себя неблагодарную миссию поддержания в журнале Рябушинского «антивесовского» полемического духа. Так произошла поляризация внутрисимволистских литературных сил. В результате августовского конфликта «Золотое Руно» соединилось с петербургскими символистами, прямо или косвенно связанными с «мистико-анархическими» умонастроениями, а также с писателями, прямого отношения к символистской школе не имевшими [1711]. По замечанию Белого, «петербургская группа теперь получала свой орган в Москве» [1712].

Эти слова Белого подтверждаются позднейшим признанием Чулкова: «Благодаря Г. Э. Тастевену, можно было на столбцах „Золотого Руна“ в последние два года существования этого журнала печатать такие статьи, которые были уже неприемлемы для „Весов“. По крайней мере ни я, ни Вяч. Иванов ни разу не встретили каких-либо помех, печатая в журнале все, что нам хотелось» [1713]. Сразу после разрыва с «Весами» были приложены все усилия, чтобы привлечь Иванова к непосредственному руководству «Золотым Руном». Тастевен придавал этому большое значение, ибо только Иванов (организовавший тогда в Петербурге издательство «Оры») мог соперничать с Брюсовым по влиянию и авторитету в кругу символистов; к тому же преимущественно на религиозно-философские и эстетические воззрения Иванова была ориентирована программа преобразования «Золотого Руна». 5 сентября 1907 г. Блок, деятельно способствовавший реорганизации журнала Рябушинского, писал Иванову: «…я обещал „Золотому Руну“ просить Вас очень быть редактором его, т. е. взять весь журнал внутренне в свои руки. Внутренне потому, что официального отказа от редактирования Рябушинский ни за что не даст» [1714]. 8 сентября о том же извещал Сологуба Тастевен: «Н<иколай> Павлович думает поручить В. Иванову самостоятельный философско-критический отдел» [1715].

Иванов, однако, в результате всех переговоров проявил осторожность и от непосредственного руководства редакционными делами «Золотого Руна» уклонился, явно не желая осложнять свои натянувшиеся отношения с «Весами» и нести личную ответственность за новые литературные перепалки. Иванов призывал к смягчению полемики и корректному разрешению конфликтов, как идейного, так и личного характера, — Чулков же, более других «петербуржцев» уязвленный «Весами», напротив, стремился продолжать борьбу, и именно он, в союзе с Тастевеном, стал фактическим куратором и вдохновителем всей литературно-критической деятельности «Золотого Руна». Любопытно, что после встреч с Тастевеном Евгения Герцык писала Иванову: «…относительно Чулкова, я думаю, Вы правы, пот<ому> что в „Руне“ чувствуется какая-то его подпольная энергия…» [1716]. Письма Тастевена к Чулкову подтверждают, что полномочный секретарь «Золотого Руна» обсуждал с создателем «мистического анархизма» и общие вопросы идейного самоопределения журнала, и конкретные обстоятельства его ведения, вплоть до частностей полемической конфронтации с «Весами», предлагал даже Чулкову взять на себя отдел литературных хроник [1717]. В азарте межгрупповых раздоров понемногу на задний план отходили породившие их причины, и фракционное противостояние начинало приобретать самоценное значение. Возвещенное «Золотым Руном» «преодоление индивидуализма» мало что меняло в общем литературном процессе, оставаясь достаточно абстрактным лозунгом, смысл которого был локализован в пределах символистской системы ценностей, а нюансы трактовки волновали самое ограниченное число писателей и читателей. На опасность и бессмысленность раздувания разногласий, в сущности, частного характера указывал Д. В. Философов в статье «Дела домашние» [1718], в самом заглавии которой содержится характеристика масштаба внутрисимволистских распрей. Да и сам Брюсов, игравший в полемике решающую роль, с иронией признавался: «…„Скорпионы“, „золоторунцы“, „перевальщики“ и „оры“ — в ссоре друг с другом и в своих органах язвительно поносят один другого. Слишком много нас расплодилось, и приходится поедать друг друга, иначе не проживешь» [1719].

К 1908 г. состав участников и весь облик «Золотого Руна» заметно переменился. В журнале осталась часть старых сотрудников — из них с прежней активностью продолжали печататься Бальмонт, из номера в номер помещавший циклы стихотворений и критические этюды, и Сологуб. Особенно возросла роль Блока и Вяч. Иванова. Оба они регулярно публиковали в журнале свои стихи, но наиболее заметным был их вклад в критический отдел журнала. Литературные обзоры Блока и его же проблемные статьи лирико-публицистического склада («Три вопроса» — 1908. № 2: «Вопросы, вопросы и вопросы» — 1908. № 11/12; «Россия и интеллигенция» — 1909. № 1), а также философско-эстетические опыты Иванова («Ты еси» — 1907. № 7/9; «Две стихии в современном символизме» — 1908. № 3/4, 5; «О русской идее» — 1909. № 1, 2/3; «Древний ужас» — 1909. № 4) теперь в значительной мере поддерживали определенный идейный и культурный уровень в «Золотом Руне». Свободные, в большинстве своем, от полемической заданности, эти работы явились крупным вкладом в литературно-эстетическую мысль своего времени, хотя они, при всей их тематической близости, в разных плоскостях затрагивали насущные жизненные и творческие проблемы. Пафос выступлений Иванова заключался в том, чтобы дать спасительный ответ современности, указать пути к грядущему «всенародному искусству» и очертить контуры художественного метода, соответствующего высоким преобразовательным предначертаниям, — метода «реалистического символизма», который предписывал стремление к возможно более полному и глубокому постижению эмпирического мира как непременное условие проникновения в сферу сверхреальных ценностей. Предаваясь во многом сходным с ивановскими раздумьям о судьбах символизма, о России и «русской идее», Блок, напротив, как это видно уже из самих заглавий его статей, был всего более одержим вопросами, тревогой о роковой, трагической разобщенности народа и интеллигенции, раздумьями о катастрофическом противостоянии «стихии» и «культуры», что вносило диссонирующие ноты в стройную, но всецело утопическую систему «реалистического символизма» [1720].