«Я не имею отношения к Серебряному веку»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Простите, что пишу вздор. Я устала до невероятия, просто не представляла себе, что бывает такая интегральная усталость. Не понимаю, как я еще двигаюсь, разговариваю и, главное, ухаживаю круглые сутки за Жоржем. И как, несмотря на все, сохраняю веселость. Вот я и поплакала Вам в метафизический жилет. Ведь Вы, конечно, жилетов не носите. Но мне так хотелось пожаловаться и поскулить — «Извиняюсь».

Как диссертация о Хлебникове? Неужели нельзя ее самому перепечатать? Или надо как-нибудь особо — парадно? [186] Пожалуйста, опишите подробно Ваш дом и сад и Вашу холливудскую жизнь.

Ну, кончаю. Спасибо Вам огромное за то, что Вы делаете для Жоржа. Желаю Вам обоим покоя и радости. Жорж Вас целует и обнимает.

Сердечно Ваша

Ирина Оооевцева

<На полях:> Жорж просит послать «Грани», где Струве об Адамовиче и Цветаевой [187]. И вообще, если у Вас есть что-нибудь любопытное по-русски, по-франц<узски> ему читать не хочется, а русских книг нет.

21

12 августа <1958 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Я не писала Вам так давно, оттого что ничего утешительного сообщить не могла. Напротив даже — Жорж за это время был несколько раз при смерти. Так что Вы сами понимаете…

Мы оба рады, что Вам доставило удовольствие мое посвящение. И Вы правы, что нас с Вами связал Хлебников, которого я через Вас лучше узнала. А моршеновское — «Мог ли ты в Ленинграде думать, что тебе посвятит стихи Одоевцева», бессмысленно. Мало ли что с нами всеми случилось, о чем мы и думать не могли. Кстати, я не имею отношения к Серебряному веку, я начала печататься в 1921 году и не хочу рядиться в павлиньи перья.

На днях выходит книга Жоржа — в ней Вас ждет сюрприз! [188] Какой, увидите сами, но надеюсь, очень приятный. Очень.

Спасибо за чек. Я на него купила Жоржу электрический вентилятор. Жорж буквально погибает от жары, особенно свирепой этим летом. А благодаря вентилятору в его комнате почти прохладно, и ему дышать гораздо легче.

Вы правы — сейчас нам деньги не нужны, хотя они и тают с невероятной быстротой, все же Жорж пока что обеспечен всем. Если его удастся спасти, то только благодаря Мих<аилу> Мих<айловичу> Карповичу [189]. Все же у меня к Вам просьба — не найдется ли у Вас маленького радиоприемника a piles? [190] Нельзя ли дешево купить по случаю? У нас электричество дают только когда стемнеет, и Жорж не может слушать радио весь день, а читать или даже разговаривать ему утомительно. И он очень скучает. У нас такой аппарат стоит 120 долларов, что нам не по средствам, случайных же тут не продают. Так если найдете…

Нам обоим чрезвычайно жаль, что с диссертацией получилось так негладко. Но шесть месяцев пройдут быстро, и все выйдет благополучно. Раз диссертация уже готова, Вы можете отдохнуть теперь.

Пожалуйста, пришлите «Гурилев<ские> романсы». Я сделаю все, что смогу — посоветую, а с моими советами можете и не соглашаться — не обижусь. Но постараюсь, как для себя. Впрочем, «Романсы» так хороши, что ни переделок больших, ни пропусков не потребует. Это будет очень легко и меня совсем не утомит даже в моем теперешнем переутомленном состоянии.

Державинская строфа в прошлом Вашем письме прекрасна. Спасибо, я ее не знала.

Г<еоргий> В<ладимирович>, как и Вы, предпочитает разностопным ямбам стихи, посвященные Вам, — он их очень хвалит и был рад, что Вам они нравятся. Я же чувствую нежность к разностопным. Кстати, и тут не без Вас — Данта Вы мне напомнили Вашей статьей о Лозинском — видите, какую Вы играете роль в моих стихах. Я писала их, когда Жорж был в госпитале. Госпиталь для него действительно пытка.

Пишите Жоржу. Я буду за него отвечать. Желаю Вам всяческих удач и всяческого благополучия.

Ваша Ирина Одоевцева

<На полях:> Позавчера к Жоржу приезжал Адамович [191]. Мы говорили с ним о Вас.

22

<сентябрь 1958 r.> [192]

Дорогой Владимир Федрович,

Жорж незадолго до смерти сказал — напиши сейчас же Маркову [193]. Он Вас любил. А любил он мало кого, как Вы знаете.

После него осталось стихов на целую книгу, но я еще не могу ихразобрать, даже перечесть те, кот<орые> он мне диктовал — он уже не был в состоянии писать. Иногда он говорил мне утром: запиши еще одно в «Посмертный дневник». Я помню наизусть стихотворений десять. Я их в следующий раз пошлю Вам. Они почти все о его смерти, и мне даже страшно о них думать [194].

Я не знаю, можно ли их все печатать — это такой обнаженный ужас жизни и смерти.

Но, конечно, я их все сохраню, как и все его — даже ничего не значащие — записи.

У вас много его писем — у меня сохранились все Ваши. Когда-нибудь можно будет издать Вашу с ним переписку [195].

Как только я немного приду в себя, я начну писать о нем книгу.

Получили ли Вы уже его стихи? Я просила Гуля послать Вам и Струве. Обрадовались ли Вы посвящению? [196] Теперь обо мне, но по желанию Жоржа. Он страшно беспокоился, что будет со мной, и даже написал трагическое обращение к эмиграции, чтобы меня спасли [197]. Он хотел, чтобы я как можно скорее уехала бы в Америку хотя бы на полгода. Он правильно угадал, что здесь мне не удастся успокоиться и прийти в себя.

Здешняя администрация дает мне отпуск на полгода-год, с сохранением за мной отдельной комнаты. Нашлись также люди, готовые оплатить мой проезд. Но визу — туристическую — получить трудно без affidavit’а. И вот Жорж придумал, чтобы мне на бланке университета прислали бы (фиктивное) приглашение читать лекцию о пок<ойном> Георгии Иванове и еще от издат<ельства> приглашение для устройства его лит<ературного> наследства. Вот об этом он и хотел, чтобы я написала Вам — еще при его жизни. Но мне это было слишком невозможно. Вам и Карповичу — Карповичу я уже написала и послала ему пять стихотворений «Посмертного дневника» [198].

Посылаю Вам шестое. Я помню их еще несколько наизусть. Но писать их так больно. Эти стихи навеяны Вами — Вашим замечанием в статье не помню о чем: «Георгий Иванов превращает отчаяние в игру» [199]. По справедливости, Вы первый должны их прочесть.

Простите, больше не могу писать.

Вот оно [200].

23

<конец сентября — начало октября 1958 г.> [201]

Maison de Retraite 18, Av<enue> Jean Jaures Gagny (S. et O.)

Дорогой Владимир Федрович,

Отчего Вы не ответили мне? Вот уже три недели, как я в Gagny, под Парижем.

Если бы Г<еоргия> В<ладимировича> перевезли сюда год тому назад, он был бы и сейчас жив.

Это не письмо, а только напоминание о себе — и адрес.

Ну, всего хорошего.

И. Одоевцева

<На полях:> Получили ли Вы «Стихи»? [202]

24

31 октября <1958 г.> 18, Av<enue> JeanJaures Gagny (S. et О.)