У окна

то ты! - забормотала хозяйка.- Не для себя терпишь, а для ребенка,- его-то куда денешь? Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в кухне постелю, а то мой опять будет колобродить. А к глазу, на вот, ты пятак приложи - ишь ведь как изуродовал, разбойник... Постой, кажись, жилец проснулся...

- Это кикимора-то? - спросила Наташа громко, точно желая, чтоб ее слышали за перегородкой.

- И впрямь кикимора,- шепотом согласилась хозяйка.- Пойду самовар ставить и тебе в чайнике заварю. Ах, разбойник, что наделал-то!

"То Сусли-Мысли, то кикимора - вот дурачье-то,- рассердился Андрей Николаевич.- Вот как пожалуюсь Федору Ивановичу, он тебе покажет кикимору. Дура полосатая!"

Он подошел к окну и открыл половинку. В комнату ворвался теплый ветер, пахнущий сыростью и гниющими листьями, и зашелестел бумагой на столе. Слышно стало, как скрипит дерево о железную крышу и шуршит мокрая зелень. К богатому дому подъезжали один за другим экипажи, и из них выходили мужчины в цилиндрах и дамы в широких ротондах и с белыми платками на головах. Подбирая шумящее платье, они входили на крыльцо. Массивная дверь широко распахивалась и выпускала на улицу столб белого света, зажигавшего блестки на металлических частях экипажа и упряжи. Дом стоял безмолвный и темный, но чудилось, как сквозь тяжелые ставни, закрывающие высокие окна, сияют зеркальные стекла и вечно живые цветы радуются свету, движению и жизни. Несколько экипажей остались ждать господ, и кучера, раскормленные, важные, с презрением смотрели с высоты своих козел на темные покосившиеся домишки.

Напившись чаю и четким красивым почерком переписав казенную бумагу, Андрей Николаевич начал готовиться к новому сну, для чего перестлал постель и взбил подушки. За перегородкой Федор Иванович бурчал сокрушенно и раздумчиво:

- Дело вот в чем: двух копеек я так-таки и не разыскал.

- О, господи!..

Нужно было закрыть ставню, и Андрей Николаевич прошел на улицу. Экипажи еще стояли, и кучера грузными и сонными массами темнели на козлах. В большом доме глухо рокотали ритмические звуки рояля и минутами стихали, относимые порывом ветра. И этот же ветер приносил на крыльях свои новые звуки, явственно слышные, когда переставало скрипеть дерево. То были печальные и странные мелодические звуки, и не руками живых людей вызывались они в эту черную ночь. Легкие, как само дуновение ветра, они то нежно молили, то плакали, и умолкали с жалобным стоном, то, гневно ропчущие, поднимались к небу с угрозой и гневом. Словно чья-то страдающая душа молила о спасении и жизни и гневно роптала.

"Противная штука!"-рассердился Андрей Николаевич. В одном этом отношении он не разделял вкусов владельца большого дома, и, когда тот поставил на крышу арфу и ветер начал играть свои печальные песни, он никак не мог понять,- зачем нужны эти песни человеку с белыми зубами и яркой улыбкой?

"Ужасно противная штука! - повторил Андрей Николаевич и, понизив голос, добавил: - Чего только полиция смотрит".

С чувством человека, спасающегося