Русские символисты: этюды и разыскания

Не вполне адекватны реальному положению дел были и слова Маковского-мемуариста о Волынском как мыслителе, «уже терявшем свою популярность». Действительно, в соотнесении с годами издания «Северного Вестника», принесшими Волынскому «популярность» весьма своеобразную — сводившуюся по преимуществу к солидарной ненависти, которую испытывали хранители радикальных общественных заветов по отношению к их ниспровергателю «идеалисту», — последовавшее десятилетие оказалось для критика периодом относительного затишья, отхода от активной литературной жизни. «С годами все более упрочивалась изолированность Волынского в литературных кругах, вызванная не столько последствиями полемики и личными столкновениями, сколько упорным своеобразием и строгой прямолинейностью мировоззрения „опального“ писателя, — резюмировал Э. Ф. Голлербах. — Даже родственные ему по религиозно-мистическим настроениям мыслители не завладели его симпатиями в силу различия умственной структуры и несходства духовных традиций» [1490]. К опытам и исканиям «декадентов»-символистов Волынский со времен «Северного Вестника» относился настороженно, принимал в них немногое, нередко подвергал их резкой критике; представители «нового» искусства, со своей стороны, в пору самоопределения и расцвета символистской школы также дистанцировались по отношению к Волынскому, видели в нем литературную фигуру, всецело принадлежащую ушедшим годам и неспособную развиваться в унисон с бурными эстетическими переменами. «Читаешь и невольно улыбаешься: все эти хотя и умные рассуждения веют таким далеким прошлым. Верно, точно, пожалуй, оригинально, но, Боже мой, до чего примитивна, известна, обща эта оригинальность», — писал Андрей Белый в связи с выходом в свет книги Волынского «Ф. М. Достоевский. Критические статьи» (СПб., 1906) [1491]. Еще более категоричен был Брюсов в рецензии на его же «Книгу великого гнева» (СПб., 1904): «Волынский производит тягостное впечатление человека, пережившего себя. Его имя должно остаться в истории русской литературы. <…> „Северный Вестник“, руководимый Волынским, был тем передовым бойцом, который пожертвовал своей жизнью, чтобы открыть путь всей рати. И мы с благодарностью и даже с некоторым пиететом повторяем имя А. Л. Волынского»; однако, «читая книгу А. Л. Волынского <…>, чувствуешь, что для автора время остановилось на том дне, когда прекратился руководимый им журнал. <…> По-прежнему А. Л. Волынский заявляет, что он „борется за идеализм“, и это уверение теперь, когда идеалистические направления окончательно восторжествовали во всех литературах, тоже звучит почти комическим, а вернее грустным анахронизмом» [1492].

В то же время наряду с подобными приговорами, исходившими из уст символистских лидеров, в широком общественном мнении постепенно формировалась весьма высокая репутация Волынского как яркого и талантливого литератора, проницательного художественного аналитика и провозвестника новых идейно-эстетических устремлений; при этом на пользу ему служила относительная традиционность и доступность критической манеры письма, а невовлеченность былого лидера «Северного Вестника» в суетные дела литературной повседневности лишь способствовала в глазах читателей росту его писательского достоинства. Было обнародовано высокое мнение о Волынском, высказанное Георгом Брандесом, для многих тогда безусловным литературно-критическим авторитетом [1493]; в 1908 г. широкий резонанс получило известие о том, что за свое исследование о Леонардо да Винчи Волынский был избран почетным гражданином Милана; второе издание его книги «Леонардо да Винчи», осуществленное в 1909 г. — как раз в пору организации «Аполлона», — было встречено целым рядом восторженных отзывов и воспринято как большое культурное событие: «Волынский с благородной простотой вводит нас в святая святых искусства и силой своего художественного анализа приобщает к таинству перерождения впечатлений внешнего мира, его красок, линий, в высшую человеческую духовность. Эстетика книги Волынского не есть эстетика текущего момента, это эстетика будущего» [1494]. Маковский, уделявший в ходе формирования своего журнала самое пристальное внимание соображениям литературной стратегии, разумеется, рассчитывал на определенный эффект неожиданности и новизны, предоставляя маститому критику, давно не имевшему собственной литературной трибуны, возможность обрести второе дыхание, а читателям, уже свыкшимся с фиксированным репертуаром модернистских литературных имен, — столь же привлекательную возможность познакомиться с обновленным репертуаром.

Впрочем, подобные соображения едва ли были главенствующими для будущего редактора. Именно в теоретико-эстетических изысканиях Волынского Маковский надеялся обрести развернутое истолкование формулы «аполлонизма», выдвинутой в качестве объединяющей участников журнала идеи. «Аполлоническая» проблематика как раз в это время вышла для Волынского на первый план, в связи с его замыслом книги об античном искусстве или об античном театре, о котором в 1908–1909 гг. неоднократно сообщалось в печати: «Волынский в настоящее время работает над циклом новых произведений: „Аполлон“, „Дионис“ и „Христос“. Специально для этого труда автор ездил на восток, в Грецию, Египет, где на месте познакомился с памятниками, необходимыми для данного сочинения» [1495]; «А. Л. Волынский в скором времени выпускает большую свою работу — книгу об античном искусстве» [1496]; «А. Л. Волынский закончил новую книгу об искусстве — „Аполлон“. Автор сводит в этом труде счеты с теорией искусства Нитцше, причем отстаивает „аполлиническое“ начало (пластику) в противовес „дионисическому“ (оргиазму). Книга выйдет осенью настоящего года» [1497]. Книга, о которой поспешили оповестить газетные обозреватели (явно со слов автора), так и не появилась, но безусловно, что ее замысел тогда активно вынашивался Волынским, а также более чем вероятно, что основополагающими идеями задуманного труда он делился с Маковским в ходе обсуждения задач и установок будущего журнала. Многочисленны свидетельства о том блистательном ораторском даре, которым был наделен Волынский («…слушать его было — подлинная радость, истинное упоение. Он словно завораживал своих слушателей своим волшебным словом, своей сверкающей мыслью, уносил куда-то в высь, далеко от мелкой и пошлой действительности. Это был вдохновенный человек; и слушать его можно было часами с неизмеримым наслаждением» [1498]), и нетрудно себе представить, с каким воодушевлением внимал Маковский его речевым эскападам об Аполлоне и на любые иные темы. Существенную роль играла для Маковского в его союзе с Волынским, однако, помимо идейной близости, и прагматическая составляющая: благодаря посредничеству Волынского открывалась возможность выпускать «Аполлон» в преуспевающем издательстве Ефронов; после отказа критика от сотрудничества в «Аполлоне» эта возможность была утрачена [1499].

О ближайшем участии Волынского в издаваемом с осени 1909 г. журнале «Аполлон» было заранее оповещено в печати: «Отделом критики в „Аполлоне“ заведуют А. Волынский и И. Анненский, отделом искусства — С. Маковский» [1500]. Но еще до начала формирования первого номера «Аполлона» в отношениях Волынского с редакцией обозначился конфликт, который в конце концов оказался непреодолимым. Впервые этот конфликт явственно проявился на втором организационном заседании редакции «Аполлона», состоявшемся 5 августа 1909 г.: произошло столкновение между Волынским и Анненским — двумя заведующими одного критического отдела, согласно объявленному проекту. Маковский пытался всячески сгладить ситуацию. «Не ожидал я, что Вы придадите такое значение „выпаду“ Волынского, — писал он 15 августа А. Н. Бенуа. — Ведь этот выпад, разумеется, носил личный характер — в том смысле, что Ак<им> Льв<ович> не любит соглашаться с мнением Анненского. Это его своеобразная „ревнивость“» [1501]. По-прежнему редактор «Аполлона» надеялся получить от Волынского статью, в которой образ-символ, провозглашенный заглавием журнала, получил бы надлежащее развернутое истолкование. Три дня спустя после упомянутого заседания он отправил Волынскому следующее письмо: