История всемирной литературы Т.4

С Хофтом родилась голландская поэзия, говорил его младший современник и биограф Герардт Брандт. Среди любимых поэтических жанров Хофта — сонет, ода, эпитафия, обада (ритмически свободная песня на популярный мотив), жанр эмблемы.

Восприняв от Ренессанса широту художественного вкуса, Хофт, оставаясь первым национальным поэтом, смог перешагнуть нидерландские дамбы в тематике стихов, а в их форме гибко и оригинально использовать опыт европейской поэзии — от Вергилия, Горация, Лукреция до Маро, Ронсара, Дю Бартаса, которых он особенно высоко ставил. Правда, усложненность и декоративность формы, потаенный философско-психологический смысл лишают многие его стихи общедоступности. Но Хофт и не стремился, как уже говорилось, к популярности; до 1613 г. он вообще печатался анонимно. Для Хофта и в особенности его мейденского окружения поэзия по преимуществу оставалась игрой, хотя и серьезного, возвышенного порядка. Однако у Хофта «натура» и «манера» тесно переплетаются, взаимооблагораживаются благодаря его поэтическому дару, безупречному вкусу и унаследованному от Ренессанса единству жизненного и творческого стилей.

Поэзия Хофта, за исключением его стихов «на случай» (например, «Жалоба принцессы Оранской», «На баталию у стен Хертогенбоса», 1613), в которых формально как раз и сосредоточен его маньеризм, кажется почти не связанной с его временем. Но такая связь есть, и она носит прежде всего морально-философский характер. Признавая за поэзией непреложную способность давать людям то, что позже назвали эстетическим наслаждением, Хофт (в «Речи о достоинствах поэзии», 1610) и дальновидно, и своевременно связывал с этим не менее важную воспитательную ее функцию, способность «подвигать людей на правые, поучительные и полезные деяния, повышать авторитет человека, нации, общества». Подтверждение этому находил он в многовековом опыте поэзии — от античных гимнов до песен гёзов, звавших «свергнуть тиранию и основать свободу».

В данном отношении и театр представлялся Хофту высшим выражением поэзии. Но еще сильнее поэзии, беззаботно обращающейся с правдой и даже с правдоподобием, пишет Хофт в 1642 г., «учит добродетели» реальный опыт «истории, в особенности отечественной, которая одинаково вызывает чувство ужаса и гордости».

Горячий поклонник и переводчик Тацита (он перечел его пятьдесят два раза), Хофт отдал последние двадцать лет жизни созданию нового «исторического зерцала» (название книги Марланта). Его хроника «Нидерландские истории» (1642, полностью — 1656), значительный труд в историографии Нидерландской буржуазной революции, была вместе с тем крупнейшим произведением отечественной прозы XVII в. Восхваляя Вильгельма Оранского, Хофт подчеркивал, однако, что «все главные реформы в стране осуществлялись по настоянию и благодаря доблестным деяниям простого народа». Стилевое мастерство демонстрирует также богатейшая переписка Хофта, закладывавшая основы эпистолярного жанра в нидерландской словесности. Хофт-прозаик был пуристом школы Корнхерта и Спигела. К. Бюскен-Хюет справедливо заметил, что Хофт и Вондел побудили лучшие умы других народов заняться нидерландским языком.

Друг Хофта и его сподвижник по Мейденскому кружку — поэт Константин Хейгенс (1596—1687) был последним голландцем из породы «homo universalis». Он хорошо знал древние и европейские языки (включая немецкий и английский, что было тогда редкостью), превосходно играл на разных инструментах и сам сочинял музыку (несколько сот пьес), успешно выступал на дипломатическом поприще, обладал широкой эрудицией, встречался и переписывался с Декартом, Г. де Бальзаком, П. Корнелем (который посвятил ему «Дон Санчо Арагонского»), с культурными и политическими деятелями Англии. Многие его литературные опыты, искусственный характер которых он оправдывал самой природой поэзии («в ней разум встречается с рифмой и метром»), представляют собой, по словам П. Брашена, «прекрасные и ненужные украшения, как маки во ржи». Сюда можно отнести сборник латинских стихов, опубликованный в 1625 г., сонеты, катрены, песни и другие стихи 1626—1627 гг. и в известной мере также более позднюю поэтическую продукцию, коль скоро Хейгенс писал не от сердца, а от головы. Некоторые литературоведы находят в рафинированном, трудном и «темном» стиле Хейгенса влияние (или сходство) с Марино, еще чаще в этой же связи называют поэта метафизической школы Дж. Донна, стихи которого Хейгенс переводил. Но Хейгенс не меньше знал и любил Петрарку, Тассо, Гварини; проблема его маньеризма связана с эзотерическим культом ренессансных традиций, утративших к тому времени конкретное жизненное содержание.

То, что Хейгенс сочинил клухт «Трейнтье, дочь Корнелиса» (1653), превосходный образец голландского реалистического театра XVII в., свидетельствует об интересе автора и к повседневной жизни. Знакомые места, семейная жизнь, одинокая старость изображаются им в «Форхауте» (пригород Гааги, 1621), «Делах и днях» (1639), «Хофвейке» (усадьба Хейгенса, 1651) и других автобиографических поэмах, вошедших в сборник «Васильки» (1658). Типичная для голландского бюргера и кальвиниста склонность к морализации окрашивает этот сборник, в особенности входящую туда поэму «Утешение очам» (1647), в которой автор советует слепой подруге утешиться мыслью, что многие люди поражены худшим видом слепоты — нравственной. Гораздо тоньше, во всеоружии острого ума и трезвой наблюдательности, предстает Хейгенс-моралист в сатирах на общественные нравы, высмеивая увлечение новой знати модами, роскошью, осуждая религиозный фанатизм («Дорогое скудоумие», 1622; «Картинки нравов», 1624, и др.). «Мораль» и «манера», пожалуй, наиболее тесно и непротиворечиво уживаются в «Экспромтах», ежедневно пополнявшемся собрании стихотворных импровизаций, анекдотов, афоризмов, каламбуров.

На пересечении бюргерской дидактики и аристократической «манеры» возникает галантная проза. Отталкиваясь от французских и итальянских образцов (самый известный — «Астрея» О. д’Юрфе, переводить которую начали еще в 1610 г.) и утрируя их, нидерландский галантный роман превращает изящество души в сентиментальность, естественность — в простоватость, галантность — в слащавость. Национальная адаптация жанра удалась, пожалуй, одному Йохану ван Хемскерку (1597—1656), приспособившему «красивое» чтение для воспитательно-образовательных целей. Его «Батавская Аркадия» (1637) не просто ласкает слух экзотическими именами пастухов и пастушек, но ставит своей целью «под нежным покровом любовных речей, словно бы в игре, представить читателю деяния его отечества»: борьбу батавов за свободу, войну с Испанией, морские походы и открытия, покорение стихии и создание польдеров и т. д. Идиллические интермеццо перемежаются длинными цитатами из латинских, итальянских, французских, английских хроник (на языке оригинала), пастораль контаминирована с «историческим зерцалом». Полезное знание в пикантном соусе — такое блюдо пришлось по вкусу бюргеру: «Батавская Аркадия» за семьдесят лет была шесть раз переиздана в дополненном виде, с расширением дидактической части.

НИДЕРЛАНДСКОЕ БАРОККО

Если маньеризм и своеобразный постренессанс мейденцев был как бы прощальным вздохом по временам гармонии человека и общества, предчувствием враждебности нового уклада такой гармонии, если в реалистических наблюдениях Бредеро отразилась тревога за простого человека, порожденная победой этого уклада, то духовный перелом личности, соответствующий подъему и снижению общественного тонуса (на глазах одного поколения), поискам жизненного принципа и опровержению его практикой, противоречивому ощущению раздвинувшихся рамок бытия и его безысходности, смог найти свое литературное воплощение в барокко.

Преемственную связь барокко с гуманистической традицией убедительно демонстрирует творчество Даниэля Хейнсия (1580—1655), выдающегося государственного мужа, филолога и теоретика драмы, пользовавшегося европейской известностью (его латинский трактат «О построении трагедии» способствовал становлению классицистских норм в европейской драматургии). Поэт Хейнсий, прозванный Гентским Соловьем, также шел по стопам ренессансной традиции (Ян Секунд — Ян Дус, Ронсар — Дю Бартас), воспевал любовь и радости жизни (сборники «Элегии и сильвы», 1603, 1606, 1610), написал первые нидерландские (голландские) эмблемы (сборники «Любовные эмблемы» на латыни и голландском, ок. 1606, «Служба Купидона», 1613, и др.), примечательные, так же как ранние и успешные образцы нидерландского силлабического стихосложения.